Халдеи заметно повеселели, решив, что если начальство шутит, идея уже почти принята.
Мне показалось, что я тоже должен подать голос.
– А как вовлечь в протест гламур? – спросил я.
– Нам не надо ничего делать, – пророкотал Самарцев. – Он втянется сам. С гламурной точки зрения протест – это просто новая правильная фигня, которую надо носить. А не носить ее – означает выпасть из реальности. Какие чарующие и неотразимые сочетания слов! Политический жест… Самый модный оппозиционер… Стилистическое противостояние…
– Но как все удержать под контролем? Вдруг это начнет вот так… – Энлиль Маратович сделал сложное спиральное движение руками, – и перевернет лодку?
– Нет, – улыбнулся Калдавашкин. – Любая гламурная революция безопасна, потому что кончается естественным образом – как только протест выходит из моды. Когда новая правильная фигня перестанет быть модной, из реальности начнут выпадать уже те, кто до сих пор ее носит. Кроме того, мы ведь не только поп-звезд делаем революционерами. Мы, что гораздо важнее, делаем революционеров поп-звездами. А какая после этого революция?
– Они про правильную прическу будут больше думать, чем про захват телеграфа, – добавил Щепкин-Куперник.
– Не телеграфа, а твиттера, – поправил Самарцев.
– Это вы мне сейчас говорите, – сказал Энлиль Маратович. – Всякие красивые слова. А на моделях вы просчитали?
– Так кто же нам разрешит расчеты делать, – ответил Самарцев. – Без вашей-то визы? Понять могут неправильно. Решат, что мы без согласования…
– Правильно, – согласился Энлиль Маратович и подозрительно уставился на Самарцева. – Без согласования бунт не начинают. Даже и думать об этом нельзя. А вы, выходит, думаете. И уже долго. Когда я тебя кусал последний раз, а, Самарцев?
Тот не ответил.
Встав с трона, Энлиль Маратович подошел к халдею. Самарцев попятился – и, хоть я не видел его лица, я физически почувствовал его испуг. Я был уверен, что укус неизбежен. Но Энлиль Маратович меня удивил. Он примирительно поднял перед собой руки – и произнес:
– Ну-ну, чего уж так-то… Не хочешь, и не надо.
Самарцев пришел в себя.
– Кусайте, – сказал он.
– Зачем, – махнул рукой Энлиль Маратович. – Я тебе верю. От нас все равно никто не убежит. Ни наружу, ни внутрь, хе-хе…
Он медленно вернулся к базальтовому трону и опустился на его черную плиту. Только теперь я понял, на какой эффект рассчитана царящая в зале полутьма. Весь в черном, Энлиль Маратович слился с троном, и от него остался только желтый круг лица – который вдруг показался мне невыразимо древним, равнодушным и мертвым, словно парящая в ночном небе луна.
