Возможно, во многом благодаря этому Виктор даже когда пил, и пил хорошенько, редко докатывался до невменяемого состояния. Сколько бы спирта ни вливалось внутрь, он оставался относительно адекватным и не мог припомнить, чтоб хотя бы раз доходил до такой отвратной кондиции, как сегодня.
Он не ощущал собственных ног, эти конечности теперь заменяли ему друзья — Лёшка и Влад, с трудом волочившие его по мокрой тропинке к трассе. Лёшка недовольно бубнил, то и дело поправляя шапку, которая сползала с пьяной головы набок. Влад молча глядел вперёд. Витёк висел. Живот продолжал невыносимо ныть.
За стройными тополями можно было распознать мелькание фар и приглушённый шорох шин по асфальту. С неба за всем этим наблюдал мутный месяц. Или же месяц был вовсе не мутным, а только виделся таким полупьяному, больному Витьке.
— Повезло, — невысокого роста пухленький Лёша подался вперёд, выбросив правую руку. — Вон маршрутка чешет! Поехали!
Ребята с трудом затолкали Витьку в салон. Водитель только смерил их скептическим взглядом и, взяв деньги, тихо проговорил:
— Хоть бы матерей пожалели.
Виктор почувствовал себя поваленным на твёрдое кожаное сиденье. Вверху, над больной головой, подрагивал слабый свет лампы. Шумел мотор.
— Ну что? Придумал, что будешь брехать предкам? — с иронией осведомился Влад, нахлобучив кепку Виктору на лицо.
Тот нехотя отмахнулся. Сложно выискивать какие-либо отговорки, когда с трудом держишься на ногах, а в мутных глазах играет море выпитой водки.
Доведя до двери, друзья аккуратно оперли пьяного дружка о скрипучие поручни на крыльце, и Лёшка боязливо нажал на кнопку звонка. Влад, спустившись вниз, жестом позвал его за собой.
— Сваливаем, — шепнул он. Получать нагоняй от родителей провинившегося ребятам не хотелось.
В доме зашевелились.
— Держись, — пожелал с печалью на лице Лёшка и побежал вниз по ступеням. Витя тоскливо посмотрел вслед: пьяно шатаясь, друзья удалялись вдоль одинокой улочки.
Кругом в домах кое-где горел свет, мигали синие экраны телевизоров. Растворяясь в темноте ночи, летали слабые разговоры и бытовой, привычный, каждодневный шум. Витьке казалось, он отдал бы сейчас полмира только за то, чтобы дома сегодня всё было спокойно — без скандалов, криков, ругани. Чтобы не тошнило и не болел живот, чтобы изо рта не несло перегаром, чтобы отец приветливо впустил его в дом, а мама с улыбкой позвала ужинать. Как не хотелось назиданий, объяснений и пререканий на повышенных тонах.
