Его лицо, каменное на вид, полыхало гневом.
— Карманник! Я устрою тебе жизнь! Забудешь, как мать родную зовут! — иерихонский отцовский голос усиливался ветром. Папа был серьёзен, зол и строг как никогда. Витя, содрогнувшись, сделал шаг назад и ещё крепче прижал к груди книжку. Мурашки армией прокатились по всему телу.
— Прости, — сказал парниша, делая ещё шаг назад. — Я не хотел делать ничего такого! — едва удерживаясь от истерического вопля, прокричал он. — Уходи, если не понимаешь меня. Уходи, если тебе плевать на других! Я не вру!
Родитель развернулся.
— Я этого так не оставлю, — бросил он.
— Мне всё равно. — тихо ответил Виктор. Не отцу, а самому себе. Если ему и хотелось когда-то разорваться от досады, то именно в эту секунду. И не оттого, что сам он что-то натворил, не оттого, что в голове у него дурные умыслы.
А оттого, что светлые порывы теперь, оказывается, могут осуждаться, как преступления, и подвергаться расчёту, как будто для того, чтобы помочь человеку, надо обязательно знать его сто лет или быть родственником. Как будто помочь — это дикость, это позор.
Сгорбленная фигура отца удалялась по мокрой улице.
Виктор перевёл дух и, поёжившись от холода, понуро вернулся в компьютерный клуб, чтобы завершить начатое.
Витька был разбит и эмоционально просто высушен.
Он плакал ночью. Тихо. Сам стыдился того, что ревёт, как девчонка, но поделать ничего не мог.
Утром никто не позвонил. Папа не пожелал удачного дня и не вешать нос. Не пришло ободряющей эсэмэски от мамы. Два дня пролетели как в непроглядном сером тумане. Он ходил на процедуры, завтрак, обед и ужин, о чём-то беседовал с Золушкиным, в полусне рассказывал о случившемся Тамаре… Едва дожидался ночи, чтобы закрыть глаза и не видеть ненавистную больницу, но вместо сна снова и снова плакал. Как ребёнок.
Когда третий вечер подряд он бестолково просиживал над чашкой кефира, телефон разразился звонками.
Сперва трезвонил отец, потом мама, потом они же, но с домашнего. Виктор игнорировал. Надо? — Зайдут. Но сотовый не прекращал трещать звонкой мелодией. Когда парень наконец взял трубку, мать грянула полуисторическими извинениями и хвалебными речами. Сперва ошарашенный Витёк ничего не мог понять. А потом стало ясно: родителям звонила Ингина мама и долго-предолго благодарила их за «такого чудесного сына». Разумеется, вопрос о том, что деньги ушли действительно на лекарства, сам собой отпал.
Папа не решился ни зайти поговорить с Виктором, ни извиниться по телефону.
