Долго сидел на лавке в саду. Не думал. Дышал воздухом. Если б курил, и то не курил бы. Настолько глубоко дышалось. Не спокойно, а глубоко.
К Довиду отправился на рассвете. Сима удерживала обещанием налистничков с творогом, но я не поддался.
Некоторые считают, что едой можно человека удержать.
У Довида все спали. На мой стук в окно не отзывались.
Не хотелось будить детей, а то б я грюкнул от всего сердца.
Раз такое дело, побрел к Десне. По вчерашней тропинке. Помыться как следует, переодеться. У Файды было неудобно. На берегу развязал вещмешок. И обнаружил, что нету финки. Где мой сидор развязывали — у Довида, у Файды, — неизвестно. Узел редкий, калмыцкий, меня сержант Дамдинов обучил на фронте, скопирован ловко. Значит, старался кто-то. Понимал, что по узлу сразу видно — лазили или нет. Но ходовой конец вдвое не сложен. Я когда-то Евсея учил. Он усвоил, но путался. Возился долго.
А Гришка сразу схватил, хотя тогда совсем малой был. Но, бывает, случайно и не такие узлы завязывают-развязывают. Может, Файда или Сунька?
Единственное, чему порадовался, — письмо в кармане кителя. Помацал карман. Пусто. Расстегнул, вывернулся сам напополам вместе с карманом. Пусто.
Пшик.
Китель снимал только у Файды. Близко к кровати стул придвинул и повесил. Когда в сад выходил — не набросил.
Вот она, еда. Прокол показательный. Надо работать над ошибками.
Вымылся весь в полном смысле. Кожа аж скрипела на ощупь.
Китель спрятал. На нижнюю рубаху надел пиджак. Галифе и сапоги оставил. Внешний вид меня устраивал — и в форме, и в то же время намек — в форме, а не в полной. Можно и не силой говорить, а зигзагами. По-человечески. То есть немножко даже и закон обойти при нужде.
Детей в доме не было.
Довид глянул на меня неопределенно.
Я сел на табуретку без приглашения. Нарочно громко подвинулся к столу, чтоб Малка за занавеской осознала. Но оттуда не доносилось ничего. Решил, что ее нету.
Кивнул в ту сторону:
— Что, хозяйка на базар пошла?
Довид ответил, что она уже отходила свое. Сегодня ночью умерла. Шла с горшком от Зуселя, с горшком и повалилась.
Довид сидел смирно. Спина прямая и голова задрана подбородком вверх.
— Она там? — Я показал на занавеску.
Довид кивнул.
На топчане лежала мертвая Малка, рядом с ней свернулся младенчиком Зусель. У обоих глаза закрытые. И оба не дышат.
Я закричал:
— Что у вас тут? Мертвый час?
Зусель открыл глаза, как контуженый — на звук. Не на смысл.
Выговорил:
— Зусель живой.
И опять вроде перестал дышать. Прижался к Малке всеми костями.
