Люба спросила, не скрываю ли я от нее чего-то по работе? К Лаевской начальство ходит, то есть жены, ей много известно. Ни с того ни с сего она не болтанет.
Я заверил Любу, что перемен по службе у меня не предвидится. Но в уме заметил, что Лаевская платье бутылочное, ноское и немаркое будет шить долго. Долго она его будет шить-метать. Нервы моей жене мотать.
Но выхода не было. Пускай помотает. Ничего не вымотает. Подлюка такая.
Я побеседовал с товарищами, проанализировал ситуацию. Отношение ко мне руководства не изменилось. Хороший счет как был, так и остался.
Закинул удочку на всякий случай:
— Всю жизнь мечтал в райончике где-нибудь поработать. Тишина-покой. Разнимай мужей с женами, и все дела.
Как раз после партсобрания возвращались с нашим кадровиком.
Он меня по плечу похлопал и по-доброму пошутил:
— Такими, как ты, Миша-Михаил Иванович, не разбрасываются. Время сейчас не то, чтоб кадрами кидаться. Мы тебя ни в какой район не отдадим. В самый передовой — и то не отдадим. И квартиру тебе выделим. Так и знай. И жене скажи, чтоб готовилась.
Эта радость загородила нам с Любочкой весь белый свет. Несмотря на то что Анечка подхватила на Десне воспаление легких и больше месяца мы ее выхаживали с помощью докторов в домашних условиях, мы жили предстоящей радостью простора и отдельности.
В конце сентября дали однокомнатную квартиру с умеренной кухней. На Коцюбинского. Там пленные немцы построили целую улицу. Наш дом — ближе к новому базару.
Въехали. И без второго ребенка обошлось. Повезло.
И вот в эту квартиру приперлась Лаевская.
Секрета не было — на старом месте наш адрес знали, мы им еще вдобавок завещали всем раздавать новый адрес. Мало ли что.
Вот и что.
Я открыл дверь лично.
Лаевская с первой секундочки пёрла на меня грудью.
— С новосельем, дорогой Михаил Иванович! Я специально в воскресенье подгадала, чтоб застать всех дома. Любочка на месте? И лялечка ваша, Анечка ваша, доця, тоже с мамочкой-папочкой?
Сюсюкала, сюсюкала, все кругом обнюхала, в уборную дверь открыла.
Кивнула, вроде довольная:
— Да. Мне рассказывали про эти дома. Теплые. Главное — теплые.
Люба услышала голос Лаевской, вышла встречать как положено.
— Какая нам радость, Полина Львовна, дорогенькая, что вы до нас пришли! Сейчас будем чай пить с вареньями разными. Теперь не знаю, теперь участочка у нас нема, теперь не будет варенья. А пока есть.
Лаевская разводила руками, щупала пальцами и глазами обстановку. Конечно, барахло. Мы в надежде с Любочкой по копейке откладывали, но не наоткладывали ни на что путное. Сейчас, при Лаевской, мне захотелось оправдаться за это.
