Всю субботу она прожила с ожиданием завтра, тягуче и медленно; словно бал; огромное, тяжелое платье висит в шкафу; мерцает, как гирлянда; тихо шуршит, если полезешь за обыкновенной вещью — водолазкой или юбкой там, черной, с ремнем блестящим; на съемки она ездила с Олегом; он был старый и простой; двое детей; на обратном пути предложил зайти в магазин игрушек; она была в восторге; купила медвежонка; беленький, с черным носиком и подушкой под головой — медведь-засыпайка; и легла с ним спать. «Завтра — бал…» — и представляла его, будто придумывала рассказ: что он делает сейчас — в саду, на кухне или в комнате с часами? как он морщится, сосредоточившись; и как ходит, ноги длинные и в джинсах; как спал; румянец розовый — словно Белоснежка, брови черные — как дерево; губы алые — как кровь, а кожа — белая, как снег; «я хочу к тебе, Патрик; я хочу тебя, Патрик; но я странная и еще думаю; только не откажись…»
Утро опять было солнечное; «вот и весна»; шторм прошел мимо; она надела всё черное, взяла опять фотоаппарат в рюкзак и пошла пешком; наблюдая — «я просто иду» — через парк, полный тающего снега, серого и хрустящего; мамы выгуливают детей и собак; потом рыночек овощной; капуста по пять девяносто; квартал, где живут студенты-медики; белые халаты сушатся на балконах; квартал художников — здесь на деревьях гирлянды, словно у них всегда Рождество; кинотеатр; на афише — «Титаник», «Мулен Руж», «Папе снова 17» — фильмы про вечное; старинные дома из красного кирпича, с эркерами; две круглосуточные аптеки; и книжный магазин — прехороший, о двух этажах; там она купила дедушке глобус Марса — он обожает Брэдбери; и среди домов затерялся приход — деревянный, маленький, словно его строили гномики; внутри пахнет баней — всегда — сырое дерево; «Патрик», — подумала она; «что он скажет?»; «улыбнется, наверное; сяду опять сзади и буду смотреть; он похож на римские профили на монетах; молитвенник не возьму; а потом пойду в «Красную Мельню», попью глясе»; но Патрика в большой комнате не было; и отца Ферро; все незнакомые люди, она тоже незнакомая; и вдруг одна толстая женщина выделилась и сказала:
— Я тебя знаю. Ты — Арвен Янссен.
— Да, — Арвен удивилась, потому что если Патрика она действительно знала, то этой женщины не помнила нигде. — А вы кто, простите?
— Я — Бернадетта Туви, — из глубины прихода выбежал в креме толстый мальчик, крикнул: «мама» — и обхватил широкие бедра; словно плот; яркая куртка, берет на бровях, — я тогда еще не рожала…
