— Не испугались?
— Я не смотрела…
— А проявляли как же? — такая наверняка свою лабораторию имеет: лампу красную, стопки бумаги, похожей на пустые зеркала.
— Отдала в «Кодак».
— А-а…
Он смотрел, и ему нравилось. Не бог весь что дело — нацисты схлестнулись с «бундоками» — католической боевой организацией; молодые парни с идеями; одного забили насмерть каблуками; в газетах догадки похожи на хот-дог с горчицей и острым кетчупом — быстро и жжет; нервы на разговоры; а тут всё ясно: кто на кого напал и кто кого убил; пальцем можно водить — бумага матовая; редкая четкость.
— Хороший у вас фотоаппарат.
Она молча согласилась; впервые улыбнулась; он её, конечно, не развлекаться сюда приглашал, но всё равно — девушка ведь; и красивая; потому должна улыбаться; хоть так, хоть чуть-чуть, будто только собирается проснуться от хорошего сна…
— «Никон», старенький, за него уже ни гроша не дадут; работаю я на другой технике, а этот… для вдохновения… он мой лучший друг, я зову его Зак Эфрон, — покраснела, но следователь не знал, кто такой Зак Эфрон; вытащил из-под фотографий и свидетельства о рождении — карты звездные, нити парок, кучу обязательных бумажек; дал синюю ручку, и она всё нервно подмахнула, кривясь, будто описывали её имущество.
— Назад мы их вам не отдадим, ничего? — «нет» мотнула головой, лунносветной; у луны нет глаз, никто не знает, что она думает, — повестка вам придет; и не забудьте: из города выезжать нельзя без специального на то разрешения… Всё, пожалуй, — и она вышла, придержав дверь, чтоб не хлопнула; он оценил; обычно грохали; иногда лезли драться; а он увидит её еще только два раза в жизни; но довольно часто будет думать, как разминая пальцы-ум, чем она живет, что любит на завтрак; тонкая, невысокая и стройная, словно всё детство проходила в пришкольный балетный кружок; наверняка у неё была сильно любимая бабушка; а родители — только письма; может, разведены… и так далее, как извечное падение листьев. Обедать пора…
Она вышла и забыла; в приемной бежевого цвета на белых стульях у стены сидело еще несколько человек; одна женщина плакала, вцепившись в носовой платок; кто-то спал; шелестела газета; она нацелилась обойти всех, будто в парке опрокинутую на тропинку урну, как один парень встал стремительно от стены и загородил ей дверь.
— Вы та девушка, фотограф? — спросил он.
— Да, — он возвышался над ней, словно тополь; в черной футболке, пальто по колено — довольно элегантное, но грязное — и джинсы бледно-голубые, будто озябли. — Да, это я; вы мне дверь загораживаете…
