Из военной школы их собирались исключить — жалобу подала половина родителей других кадетов; обидно было, потому что Рири и Анри-Поль были отличниками, — прямо не верилось; Хоакин никогда не спрашивал Рири об оценках, как и его — родители; живи как хочешь — будь свободным, чтобы мечтать не о свободе, а о свершениях; но Альфонс в кои-то веки воспользовался репутацией Тулузов — самым старым родом в городе и округе, потомками смуглых королей, евших с золотых тарелок; позвонил, пришел; и мальчишки получили на выпускном свои золотые погоны и сабли отличников. Рири свою повесил на стену над кроватью, собрал рюкзак, зашнуровал ботинки под колено и уехал — со Штормом и Анри-Полем, ярким, как вино, — темные брови, губы вишневые, глаза темно-карие, как из шоколада; красивый молчаливый парень; рано начал курить — как Альфонс — трубку; иногда Хоакину казалось, будто Анри-Поль больше, чем просто парень — просто человек, а что-то вроде Наблюдателей из мистических сериалов — не боги и не смертные — всё знают, обо всем молчат. Уехали они далеко — в Тибет, не испугавшись после лавины гор; потом на Крайний Север; открытки — края, где идет снег; потом в большом городе с морем, портом, маяками поступили в университет.
Хоакин всё собирался приехать — но не мог: не представлял других краев, кроме юга. Ездил домой, собирал с рабочими яблоки и груши; финики, сливы; цвели самые яркие розы — махровые, всех оттенков крови; варили варенья; летние сыры — с оранжевыми прожилками, укропом, орехами, корицей — пахучие, как парфюмерный магазин. Адель среди сада, трав, кастрюль становилась всё больше и больше похожей на принцессу — дома она носила длинные, как в фильмах «Властелин Колец», тяжелые шлейфовые платья, с рукавами до пола; тонкая золотая сеточка на черных, как земля сада, волосах. У Альфонса серебрились только виски; словно роса; по вечерам он читал на веранде Бальзака; а утром вставал раньше всех: шел на кухню, ставил кофе, садился на табурет и курил; на другой табурет вспрыгивал мягко Битлз, которого Хоакин привозил с собой в корзине; и они смотрели друг на друга до наступления рассвета, как на воду и огонь. Хоакин вставал вторым — заходил на запах кофе; видел их и смеялся; «пап, я бы так хотел стать таким, как ты» «оставайся» «работа». Они уважали его работу — спасать жизнь; никогда не видели, не спрашивали, будто сговорились в начале его жизни; но все знали — может, из его собственных мыслей, снов; иногда Хоакину казалось, что они знают его будущее, как две гадалки. Но о Рири спрашивали всегда — Рири был не в их власти — не родившийся под Белой ивой, белевшей в саду по ночам, как луна; не плоть от плоти сада, запахов, жары, розовых камней, зеленоватых, как глубина зрачка, ящериц, сыров — магических шаров и квадратов…
