— Родители?
— Мама, — от батареи было тепло, как у камина; Стефан понадеялся, что ботинки снимать не надо: носки у него были заурядные — темно-темно-коричневые. — Пишет, что гордится мной…
— Это правильно; надо то самое засмеянное мужество, чтобы здесь работать.
— Я думал, достаточно быть романтиком.
— А что романтичного в неродившемся городе?
— Ну-у… порт, море, лес… Здесь очень красиво.
— Да уж, — Анри-Поль улыбался еле-еле, словно шел по комнате, в которой кто-то спит; «на что он меня проверяет?» — но скорее — странно, не правда ли? Как огромный дом с привидениями. Кто сказал тебе о вокзале? Тонин?
— Нет, мой сын, — Стефан почувствовал себя в лабиринте. Анри-Поль перестал курить, и Стефан понял, что о его детях Анри-Полю никто не сказал. — Я понимаю, что не выгляжу как отец двоих сыновей, но они у меня есть, и оба здесь; Свету — скоро шесть, Цвету — четыре, но он очень хорошо разговаривает и даже умеет считать до ста — это главное — выстраивать солдатиков для боя. Свет — он… да, немного… странный… как Тонин — предсказывает погоду, чувствует мысли…
— А корабли ему не снятся? — Анри-Поль стал опять курить; «де Фуатены, наверное, из тех старых семей, что в родстве с королями; Анри-Поль — настоящий некоронованный дофин Гель-Грина, как Карл до Жанны».
— Снятся, наверное; по ночам кричит, — и стали смотреть, как поднимается к абажуру дым от трубки; поразмышляли о Шьямалане и Пико дела Мирандоле, верящих в сверхъестественное; потом Анри-Поль сказал, и Стефан понял, что мир открылся ему во всей своей красоте, как ночью — звездное небо:
— Когда-то здесь уже был порт; тот маяк, что чинит Расмус по ночам, — его след; когда наши водолазы изучали дно Анивы, нашли абсолютно целые верфи, пристани, доки — всё из камня, всё под морем; просто уровень воды поднимается со временем — уцелел только маяк. Я думаю, поэтому здесь так много чудного: ясновидящие, сны, люди, похожие на розы, которым что-то нужно большее, чем деньги, хотя денег здесь много… Любовь, быть может… Однажды корабли вновь придут в Гель-Грин, и однажды он опять уйдет под воду — круговорот, на котором мир держится… Мы не стали рассказывать это прессе до тебя — это секрет Гель-Грина; и ты не говори — это секрет гель-гриновцев. Ты и хочешь им стать, и боишься, маленький Стефан, я прав?
Подошел Жан-Жюль; «не сердись, Стефан, что я злюсь; это не значит, что не люблю больше, — и протянул пачку журналов, — мы не знали, кто ты и что читаешь; выписали универсальное — “Журналиста” и “Плейбой”»; за спиной веселились, как у фонтана в жару; Расмус в своих розово-сине-красных носках; Антуан с золотыми волосами — Мальчик-звезда; Стефан взял, не поморщившись; «а его можно увидеть?» Анри-Поль уже уходил; высокие, на шнурках, ботинки, как у альпинистов, куртка из темно-вишневого вельвета, в тысяче молний, с клетчатым подкладом; трубка в зубах, как у кого-то усы — особые приметы; темные волосы-ореол, капюшон — корона; бледное красивое лицо; безупречное, как Колизей; но истонченное, источенное, рожденное веком позже, чем нужно; «кого?» «тот порт…» «у Лютеции есть подводные снимки; попроси; она сама их делала; прекрасно плавает; и пишет рассказ», — и ушел; на улице был дождь; темнота казалась прошитой люрексом. Стефан тоже засобирался — а то завтра не встанет; в спину окликнул Расмус: «ван Марвес, завтра в семь здесь»; «а что стряслось?» «идешь с Анри-Полем» «куда?» «в горы; о чём вы сплетничали иначе; о футболе? рюкзак получишь тоже здесь» «а дети?» — вырастут без меня, как у рыбаков, или птенцы больших птиц, погибших на охоте, которые сразу умеют летать — по ветру; «ты что, ван Марвес, боишься, что научим их курить? поживут у Гилти; ступай, вассал; кстати, отличная куртка»; будто наконец окрестили…
