Если бы приговор был приведен в исполнение, все, конечно, были бы перебиты насмерть, но 19 февраля 1855 года Николай I скончался, наказание было отменено, и только жаловавшихся разослали в сибирские гарнизонные батальоны.
Однако жалоба новоиспеченных христиан не осталась без последствий. В скором времени из Петербурга в Архангельск приехал какой-то генерал, опрашивал всех и выяснял, правда ли, что еврейских мальчиков принуждали креститься. После отъезда генерала, Дьяконова потребовали в Петербург «для объяснений», но он, не успев собраться в путь, внезапно умер.
К вечеру фельдфебель приказал зажечь перед иконами лампадки и объявил о кончине командира школы. Все кантонисты, бывшие в камерах, от радости чуть головы себе не разбили, бросаясь зажигать лампадки. Хоронили Дьяконова в трескучий мороз, держали всех на площади более 3-х часов, от холода окоченели, но для кантонистов, особенно евреев, это был праздник.
Эпоха ловли мальчиков и сдача их в кантонисты, суровая дисциплина и бесчеловечные наказания, гибель огромного количества детей оставила в народной памяти тяжкие воспоминания. Жизнь той эпохи отражена в народном творчестве, в песнях которые пережили события и сохранили для потомства печальную повесть о кантонистах, ловцах и пойманниках.
Трагизм положения усугублялся еще тем, что порою отдавали единственных сыновей одиноких вдов. Элементарная справедливость попиралась на виду у всех.
Повествует народная песня:
«Льются по улицам потоки слез, льются потоки детской крови, —
Младенцев одевают в солдатские шинели, наши же кагальные заправилы помогают сдавать их в рекруты»
Жалуется в песне еврейский кантонист:
«Лучше в землю глубоко быть зарытым, чем носить меч».
Плачет мать, обращаясь к кагальным дельцам.
«У меня единственный сын, а вы приписали его к четырем несуществующим братьям, чтобы отдать его в солдаты».
В другой песне поется:
«Хожу я по улице,
И у меня требуют паспорт.
Паспорт свой я потерял,
и вот меня ведут в прием».
Есть песни, где рекрут трогательно прощается с родными и близкими и посылает грозные проклятия в адрес катальных воротил, отдавших его в рекруты.
Песни прощания проникнуты безысходным горем, вполне естественным у людей, порвавших навсегда связь с родиной, с родителями, с традициями, в которых воспитывались.
«Прощайте, сестры и братья!
Бог знает, встретимся ли мы когда-нибудь!»
В другой песне малолетний новобранец, сопоставляя то, чем он жил до сих пор с предстоящим ему в будущем, рисует свое детское горе в следующих характерных словах:
