Дурацкий каламбур, как я сам считаю.
И вот мы на причале. Двигаемся в сторону реки. Далеко-далеко уходим до того места, где летом мальчишки прыгают в воду так, чтобы «сразу в глубину». До того места, про которое им рассказывают, что там можно напороться на арматуру. До того места, где действительно напарываются.
Я, собственно, знаю, зачем мы идем. Знаю, но стараюсь не думать об этом. Просто иду и оказываюсь уже впереди деда.
Успеваю лишь краем глаза заметить, как метко брошенная галька летит мне в висок.
Тело переваливается через поручни, помнящие тепло миллионов касавшихся их рук.
Вглубь…
После того случая пана Вроцлава еще не раз пытались убить. А он вставал и шел.
Был нещадно бит плетьми, повешен, изрублен саблями, утоплен, сожжен, умирал от пыток.
Но все без толку.
Лишь стоило ему остаться в одиночестве, быть погребенным, развеянным по ветру, погруженным в воду – он снова вставал, грозил кулаком, бормотал «Ечко-бречко…» и шел дальше.
Куда? К морю.
Никому и никогда не рассказывал он, почему держит путь именно к морю, потому причины искать бесполезно. Кому все же неймется – стоит напомнить, что пан Вроцлав сошел с ума. Это ли выступило движущим мотивом или нечто иное – значения не имеет. Куда больше важен тот факт, что все пути когда-нибудь заканчиваются.
Вот и пан Вроцлав, успевший умереть несколько десятков раз – порой возникало ощущение, что каждый встречный сразу же хочет его убить, – вышел к морю.
– Ечко-бречко! – сказал ему пан Вроцлав. – Ечко-бречко!
– Фшшшх… – ответило море накатом волн. – Фшшшх…
Если бы кто-нибудь в этот момент наблюдал за паном, то заметил бы, как лицо его, напряженное и осунувшееся, разгладилось в один момент. Губы растянулись в улыбке, а сам вид стал настолько умиротворенным, что представить, будто этот человек встречался со смертью много раз, было невозможно.
– Ечко-бречко-фшшшх, – шептал он, щурясь от заходящего солнца, которое било прямо в глаза.
– Фшшшх, – поддакивало море… – Эй, ты чего разлегся? – спросила Алинка.
– А и вправду, чего это я? – поинтересовался тоже на всякий случай. Обнаруживать себя в привычных декорациях после непривычных смертей и последующих галлюцинаций, кажется, начало входить в привычку.
– То есть не знаешь? – уточнила она на всякий случай. – Мы смотрели фотки, потом я кофе пошла делать, возвращаюсь – ты спишь. Я все понимаю, искусство – скучная штука, но обычно ты проявлял больше такта. – Алинка нахмурилась и рассеянно провела по волосам.
