Я остановил устройство и взглянул на диск: Густав Малер, Третья симфония, все понятно. Хотя мне нравился Малер по картине Висконти «Смерть в Венеции», может, это она? В серьезной музыке я не разбирался, помнится, по понятным причинам даже гоготал, когда в средней школе учитель заговорил о «Могучей кучке»,[15] но порой любил невнятный гул, в который врывались истерические скрипки, мандолина, гитара и бас. В тюрьме нам давали слушать классическую музыку сугубо в терапевтических целях, а иногда поясняли, что эта симфония, мол, о восходящем солнце среди полей и лесов или о метаниях одинокой души. Иногда от звуков в душе что-то слякотное разжижалось или сгущалось, как тучи перед бурей, постепенно я внушил себе, что музыка делает меня значительней и укрепляет веру в Бога.
Дубовые часы на комоде торжественно пробили двенадцать.
— Пожалуй, мне пора, — заметил я, допив виски.
— Умоляю, не уходите, мне очень важно ваше присутствие, умоляю вас! — Слова сыпались из его рта, как мекленбургские пельмени из разорванной пачки (если они рассыпались на сорокаградусном морозе, упав на платформу при выходе из электрички).
— Это еще зачем? — удивился я, однако не отодвинул руку негодяя, который успел наполнить мой стакан.
— Дайте мне вашу руку, умоляю! Я должен посмотреть на вашу ладонь! Дайте мне руку, это ведь нужно не мне, а вам! — продолжал чуть не плача Артур, и, пока я раздумывал, раскрыл мою ладонь и начал что-то шептать, как я понял, по-латыни.
— Я так и знал! Так и знал! У вас те же линии, что у сэра Френсиса! — Он буквально вытащил меня из кресла и подвел к гравюре старого жида Андреа в чепчике. — Все совпадает! Какое сходство! — продолжал он в том же взвинченном тоне. — У вас, по всей видимости, та же самая шишковидная железа!
— Что еще за железа?! — спросил я угрожающе, ассоциируя его открытие с канцером, сифилисом и прочими геморроями (больше всего боялся, что он начнет осматривать мои железы).
— Она прячется в мозгу, это священный глаз древних, соответствующий третьему глазу Циклопа, в ней скрывается Ваш дух, и ее не открыть, пока Духовный Огонь не поднят сквозь священные печати, именуемые Семью Церквями Азии… — бормотал кретин.
— Да перестаньте вы пороть ерунду! — возмутился я.
— Вам угрожает опасность, даже смерть…
— Сейчас?
— Не знаю, она затаилась в глубине века,[16] мне трудно сказать, когда точно она вырвется наружу. Не знаю, отмщение ли это или плата за грехи… ведь то же самое произошло с Шекспиром, погибшим в день рождения… он ведь пил брагу и ничего не подозревал… бойтесь своего дня рождения!
