Фильм все больше становился их личным делом, не доступным никому другому; я ощущал, как день ото дня все больше и больше выпадаю из его пульсирующего ритма. Когда все шло хорошо, я казался себе почти невидимкой, а когда возникали трудности — одной сплошной помехой. Я был пешкой в их судорожных импровизациях и спрашивал себя, не потерял ли их обоих; спрашивал себя, правильно ли сделал, познакомив их. Я ревновал, и сомневался, и метался, иногда вылезал со своими идеями, советами, соображениями и обнаруживал, что им до них нет никакого дела, иногда прислонялся к стене и отвечал: «Понятия не имею», когда они подходили ко мне и из вежливости спрашивали моего мнения. Возбуждение на съемочной площадке нарастало, и чувство, что я лишний, усиливалось во мне с каждым днем.
Марко был слишком занят, чтобы это заметить, но Мизия всегда обладала способностью улавливать оттенки эмоций даже в самых запутанных ситуациях: как-то вечером я провожал ее домой, мы, как обычно, говорили о фильме и обо всем, что случилось за день, и в какой-то момент она спросила: «Ты сегодня совсем скис, да?»
— С чего ты взяла? — я не собирался сдаваться так просто.
— Я видела, с каким лицом ты стоял, — сказала Мизия. — Спал на ходу. Витал где-то далеко.
Я хотел сказать, что она ошибается, но с ней меня всегда тянуло говорить правду, какой бы неприятной она ни была. Мизия так себя вела и так на меня смотрела, что ходить вокруг да около казалось немыслимым. Я сказал:
— Просто на самом деле это фильм ваш с Марко. Ну, может, еще и Сеттимио Арки, раз уж он так вошел в роль продюсера. Но мне тут особо делать нечего. Вообще нечего. Я по большей части подпираю стенку, как носильщик в ожидании поезда, и чувствую себя дурак дураком.
Мизия слушала очень внимательно, чуть наклонив голову и приоткрыв рот. Я надеялся, что она будет уверять меня в обратном, объяснять, как много я значу и что снять фильм без меня совершенно невозможно; но она ответила:
— Да, я знаю.
Я промолчал; ощущение своей ненужности обдало меня ледяным холодом, словно течение в северном море. В голове вихрем проносились картины в разных ракурсах: Марко и Мизия о чем-то увлеченно говорят в углу большой пустой гостиной, они стоят совсем близко друг к другу, они заодно, как влюбленные, для них не существует ничего, кроме их взглядов, неуловимых движений губ и рук, импульсов, понятных только им одним. Эти картины сводили меня с ума; я был готов отпустить руль, надавить на газ и разбиться в лепешку о первое попавшееся препятствие.
