Флавий Михайлович зябко поёжился под ватным одеялом, словно от подувшего вдруг холодного ветра. Но вчерашнее довольно утомительное путешествие да и чрезвычайные ночные обстоятельства давали о себе знать: вставать не хотелось.
А о самоваре сказал не зря: очень уж он понравился ему вчера: этакий добродушный толстячок — у него замечательное свойство: любое, даже самое скучное лицо зеркально отразит веселым, потому как и сурово сжатый рот на нём улыбается — такая в нем особенность. И шумел забавно, при этом посвистывал — как сверчок.
Флавий Михайлович перевернулся на другой бок и погрузился в полудрёму. Поплыли в памяти события вчерашнего дня: как ехал в междугороднем автобусе из Новгорода в Тверь и познакомился с молодой женщиной, сидевшей рядом; как разговаривали они, чувствуя нарастающее расположение друг к другу. Звали её Ольга, отчества своего она не назвала: молода, мол, еще для отчества. А его имя удивило её настолько, что она переспросила дважды и даже заподозрила, что он иностранец. Соломатин отрицать не стал и несколько развил это её предположение.
— Две тысячи лет назад наш род — род Флавиев в республиканском Риме пользовался большим весом, — объяснил он ей. — Мы дали Риму две императорские династии: первая — Веспасиан, Тит, Домициан — правила лет тридцать; вторая — от Константина Первого до Юлиана — вдвое дольше.
— О Господи! — сказала спутница, пораженная в самое сердце немыслимыми ей именами, и повторила их неуверенно. — Веспасиан, Домициан.
Она была далека от познаний в древней истории — это ясно, и тем более понравилась ему, как понравилась и прояснившаяся вдруг древность его собственного рода.
— Была еще третья династия, которая носила имя Флавиев, — охотно вспоминал Соломатин, — она правила сто лет. Так что я прямой потомок, оттуда и угодил прямо сюда.
Тут она засмеялась:
— А как вас жена зовёт? Флавочка? Или Лава?
— Вот так: приношу тебе, владыка, величайшую благодарность за то, что ты среди важнейших занятий удостаиваешь меня своим руководством, а потому прошу тебя сходить в магазин за хлебом. Или так: не в ущерб величию твоему, владыка, снизойди к моим заботам, раз ты дал мне право обращаться к тебе в сомнительных случаях, а потому подвинься, я лягу.
— Надо же! — простодушно дивилась эта Ольга и вспыхивала смехом.
У неё были редкой красоты зубы — ровненькие, один к одному и сахарной белизны. Она знала это, потому-то столь охотно и улыбалась, и смеялась.
