— Приходи ко мне сегодня вечером, — сказал он, понизив голос. — Когда стемнеет… или чуть-чуть пораньше, в сумерках.
— Куда? — спросила она непроизвольно, повинуясь отнюдь не своему разуму, а его воле.
— Ко мне, — он понизил голос до шепота. — Я буду ждать.
— Ладно, — сказала она тоже шепотом. — Хорошо.
— Чего ж хорошего? — спросил он уже погромче, после паузы. — Подумай сама: потрепанный жизнью и подержанный другими женщинами мужчина, уже в немалых годках — пятый десяток пошел! — приглашает тебя прийти к нему в лес… не когда-нибудь, а под вечер, когда стемнеет… и ты соглашаешься.
Раиска ошеломленно молчала; потом повернулась и пошла к деревне, сначала медленными шагами, потом быстрее.
— Разве это не холопство? — спросил он ей вслед.
Нет, она не очень-то и негодовала на него. Она не чувствовала себя униженной или оскорбленной. Разве не справедливо он сейчас поступил? Разве не правду он сказал? Она так легко покорилась, а это и есть холопство. С его же стороны все было честно и благородно.
Раиска осознала теперь, что он каким-то образом обрел власть над нею. Она покорилась этой власти, и вот что примечательно: рада была этому! А откуда эта власть? Уж не оттого ли, что когда-то его предки владели ее предками, крепостными крестьянами?..
С этим надо было непременно разобраться.
11
Следующим днем был четверг, но Раиска не поехала в город, сказавшись больной. Мать отправилась вместо нее на рынок. Так бывало и раньше.
Едва только мать за порог, Раиска тотчас стала собираться… в Яменник. Зачем, сама не знала. Вырядилась в новое платье… Только в таком платье и лазить по чащам в Яменнике! Но она должна быть сегодня как можно наряднее!
Что за чувство ею владело? Не шла — летела на крыльях. Ветерком ее несло, словно пушинку.
На этот раз она даже заблудилась и некоторое время плутала по лесочку, прежде чем выбралась на едва заметную тропку. Это была не та, по которой она пробиралась несколько дней назад, и вывела ее не туда, куда хотелось, — к ручью, который она услышала, еще не видя его самого.
Ручей тут растекался довольно широко. Дно его было ровным, усыпанным мелкими разноцветными камешками. Вода стлалась тонким слоем и была совершенно прозрачна. А камешки лежали отнюдь не в беспорядке — их выложили таким образом, что угадывался… чей-то лик. Раиска не сразу, но увидела его: он был выложен не ясно, а… угадывался! Причем не с любой стороны, а, пожалуй, только с одного бережка, с одного места. Отсюда более или менее ясно можно было видеть и волосы, обрамлявшие лицо, и глаза, и брови, и нос, и губы… То был женский портрет! По наклону головы, по высверкам в глазах, по складке губ можно было поймать очень печальное выражение на лице этом.
