.
Конечно, очищающее влияние идей Октябрьской революции было настолько велико, что подспудно внедряемый антисемитизм долгие годы не находил прибежища в массах. Н. Я. Мандельштам вспоминала, что в конце 30-х годов, когда ей приходилось работать на фабрике и снимать комнаты у «простых людей», она не встречала в рабочей среде и тени антисемитских настроений. «Я никогда не скрывала того, что я еврейка,— рассказывала она,— а во всех этих семьях — рабочих, колхозников, мельчайших служащих,— ко мне относились, как к родной, и я не слышала ничего похожего на то, чем запахло в высших учебных заведениях в послевоенный период, а, кстати, пахнет и сейчас. Самое страшное — это полуобразование, и в полуобразованной среде всегда найдется почва для фашизации, для низших форм национализма и вообще для ненависти ко всякой интеллигенции» [183].
В 30-е годы не действовали, как в 40-е и последующие годы, ограничения в отношении приёма евреев в вузы, в научные и художественные учреждения и т. д. Однако среди выдвинувшихся в 1937—1938 годах новых партийно-советских кадров число евреев исчислялось единицами, в лучшем случае десятками (неизвестно, имелись ли тогда на этот счёт какие-либо специальные инструкции, но общее недоверие к «инородцам», возникшее в годы великой чистки, оказывало несомненное влияние на этот процесс). Вместе с тем среди «новобранцев 1937 года» превалировали представители «полуобразованной среды» — носители антисемитских настроений.
О том, как в конце 30-х годов антисемитизм насаждался сверху, существует немало мемуарных свидетельств. Так, литературный критик Б. Рунин вспоминал, что в 1939 году он обратил внимание на «любопытную метаморфозу», произошедшую в редакции «Правды». В середине 30-х годов «бросалось в глаза обилие еврейских фамилий на дверях правдинских кабинетов. Теперь их было куда меньше, и новые таблички красноречиво возвещали либо о произошедших за это время людских заменах, либо о том, что тот или иной обитатель правдинской кельи почёл за благо взять себе псевдоним. Это было знамение времени» [184].
Эту же тенденцию, усилившуюся «во время нашего кратковременного романа с гитлеровской Германией», описывала и журналистка Р. Лерт. «Именно тогда,— вспоминала она,— из „Правды“ и „Известий“ стали исчезать фамилии известных международников-журналистов, иностранных корреспондентов Иерухимовича, Гутнера и других — и вместо них появились псевдонимы И. Ермашов, Б. Гутнов и прочие».
