— Отогрелся на теплой печке медсанбата и вернулся в полк. «Пиши акт на списание машины и пушки»,
— сказали мне.
— А если бы я вместе с машиной провалился, то и акта не потребовалось бы, — пришлось возразить.
— Да… — протянул врач. — В ординаторской я слышал, что вы на Курской дуге воевали. Там поймали осколок? Я видел, шершавый…
— На Курской дуге Бог миловал, как говорят. Все обошлось, хотя и досталось в первые дни, когда поползли на нас «тигры». Но пули и осколки отлетали от меня, как горох от стенки. Одним словом — повезло. В первые дни немцы напирали так, что пришлось кое — где отступить. Но ведь был приказ — ни шагу назад! Стояли насмерть. Однако танки прорвались, и, казалось, в траншеях никого не осталось. Положение стало критическим. И в этот момент вдруг я увидел капитана, заместителя командира батальона, который поддерживала батарея. Полз он медленно к моему окопу.
— Отходи, — сказал он слабым голосом. Капитан тяжело дышал, весь бок гимнастерки был в крови. Я снял пояс с убитого ординарца, приложил свою пилотку к тому месту, где сочилась кровь, и туго затянул ремнем капитана. Это все, что я мог сделать. Капитан лежал на дне окопа и тихо стонал.
«Отходить или не отходить?» — не мог я сразу решить.
— Отходи, — повторил капитан.
— А ты? — Он ничего не ответил.
Бой грохотал где‑то справа в тылу наших траншей.
Я взвалил капитана на себя и, шатаясь под тяжестью обмякшего тела, пошел по извилистой обвалившейся траншее на огневые позиции батареи. Справа и слева видел одиноких перебегавших солдат.
Каждый вздох капитана мне казался последним. Он просил меня написать письмо домой.
— Сам напишешь.
— Не ус — пе — ю…
У огневых, которые трудно было узнать, сошлись в поединке наш «Т-34» и «тигр». Оба навсегда замерли. Башня «тигра» сползла и уткнулась стволом в землю. «Т-34» курился жиденьким дымком.
Вдруг словно из‑под земли передо мною предстал подполковник, заместитель командира полка.
— Стой! Назад! Пристрелю! — кричал он, стреляя из пистолета вверх. Хлопнувшие выстрелы в грохотавшей канонаде показались мне настолько пискляеыми, что не произвели на меня никакого устрашающего впечатления.
Их услышал лежавший у моих ног капитан.
— Я приказал отойти… Там никого не осталось. Давай меня… — с трудом проронил капитан. Он пытался еще что‑то сказать, но сил у него больше не осталось. Закрыл глаза, потянулся и затих на дне воронки.
Подполковник опустил пистолет, снял фуражку. У меня на голове ничего не было.
