Наталочка упала в обморок. Поднялся переполох. Суходольский чертыхался.
— Нет, я этому не верю! — отдышавшись, закричал старый барин. Безмозглый конюх, дурак, и разговаривал со мной на философские темы, давал мне советы. Не верю!
— Отчего не верите, барин? Я грамоте обучен, говорю вам, книги разные читал. Отчего дураком-то меня зовете? Самолюбие ваше заело?
— Боже мой! — продолжал восклицать Тринклер. — Боже мой! Это не укладывается в моей голове! В острог его!
Трофим возмутился:
— В острог меня сажать не за что барин. Не вор я. А ежели вас допекло — так это вам в отместку за «дурака», за «Трошку» и за всех также мужиков, которых вы притесняете.
— Взять его! Судить! — кричал окончательно разгневанный барин. Пороть!
Но к Трофиму подойти боялись. Он сам, оглядев всех, с достоинством повернулся и не спеша пошел к выходу.
Тут подбежал к нему Суходольский:
— Ну что, умник, достукался? Машине любую ересь простят и правду от неё стерпят, а человеку — шиш, не дано сих прав. Понял?
— Понял, — ответил Трофим. — Только не об этом надобно вам думать, ваша графская светлость.
— А о чем же?
— О том, как это вы, умники, дураками обернулись. Вот об чем. А за меня не тревожьтесь.
И Трофим ушел.
Вечером, когда гости разъехались, старый барин и граф Суходольский долго беседовали между собой.
— Нет у нас основания Трофима судить, — говорил Суходольский. — Ничего он такого не сделал. За стенкой находясь, отвечал на наши вопросы, вот и все.
— А мастеров тоже нельзя судить?
— Можно. Но, во-первых, ищи их теперь. А во-вторых, неприглядно мы сами будем выглядеть на этом суде.
— Как это?
— Смеяться станут над нами. Поверили, скажут, старые ослы.
— Да-а, — горько вздохнул старый барин. — Но что же нам делать? Если все мужики поймут, что они, как Трофим, вовсе не дураки, тогда худо нам придется, граф.
— Худо, — согласился Суходольский.
— Значит, что ж? — сказал Тринклер.
— Значит, давай сделаем так…
И в скором времени Трофим был побрит в солдаты, угнан служить царю и отечеству.
