— Я люблю наши песни, я стану носить твою булавку.
Я тебя не забуду.
Иван Васильевич отошел в сторону, и, не знаю почему, ему стало еще грустнее. Так прошло несколько минут.
— А каково поют? — спросил за ним голос.
Иван Васильевич обернулся. За ним стоял их проводник и лукаво на него поглядывал.
— Не правда ли, что хорошо поют? Барину, никак, нравится, — продолжал он, указывая на Василия Ивановича, умильно стоящего среди цыганок, которые снова хлопали в ладоши, припевая многие лета Василию Ивановичу.
— Поют хорошо.
Ивану Васильевичу не хотелось ни говорить, ни оставаться. Он с трудом оттащил Василия Ивановича, который при диких восклицаниях насилу решился покинуть своих смуглых обольстительниц и в заключение бросил им с восторгом красную ассигнацию.
Наконец, оба отправились молча к станционному двору.
— Недурно поют, — продолжал неугомонный проводник. — Жаль только, что бедняжки сидят под караулом.
Ну да, впрочем, сидеть на чистом воздухе в лесу... не то что сидеть, как я, например, сидел, хоть бы сказать, в остроге...
— Ты сидел в остроге? — с любопытством спросил Иван Васильевич.
— Сидел, барин, неча греха таить, безвинно сидел.
— А за что?
Рослый детина провел рукой по русой бородке, поправил ус и улыбнулся. Голубые глаза его оживились огнем понятливости и веселья.
— За частниху, — сказал он.
— Как за частниху? — подхватил Василий Иванович, смеясь всем туловищем. — За жену частного пристава?
Статочное ли это дело? Да ты, брат, я вижу, балагур. Потешь-ка, брат, расскажи, как это у вас было. Дай послушать твои проказы.
— Изволь, барин, расскажу, пожалуй... Изволишь ты видеть: у меня свой постоялый двор для проезжающих, и сарай есть, и сено держим. Милости просим кому угодно, самовар всегда готов, а настойка такая, я вам доложу, что только облизывайся. Это, знаешь, уж так, для угощения, по разнице продавать не ведено... ну, да кто богу не грешен, царю не виноват. Добрые люди, дай бог им здоровья, меня не забывают: так ко мне на двор и заворачивают. А внизу, изволишь ты видеть, барин, у меня лавка со всякой всячиной для крестьянского обихода. Тут и крупа всякая, и рукавицы, и кушаки, и хомуты, и бечевье, и чернослив — словом, что надо.
Года два, что ли, тому прислали нам из города нового частного. Собой такой маленький, круглый, слозно бочка, не больно молодой, да и сказать-то надо правду, крепко испивал. «Что, — говорим мы, — ребята, ведь дрянного вам частного прислали. Ну, а что же ты тут станешь делать? Даром что дрянной, все-таки частный!»
