«Ну что за народ у нас? „Накормишь — поем, бить станешь — щеку подставлю“ — так и ходят все, любому горю не удивятся, любому насилию противиться не станут… Или и вправду от судьбы не уйти и каждый может прожить жизнь лишь так, как это ему аллахом отмерено? Одному — отары и табуны, богатые земли и сады, другому — голод да холод, страдания да гибель?»
Гани не заметил, как начал говорить вслух, конь же его, услышав голос хозяина, стал прислушиваться, ожидая команды…
Гани пришли в голову назидания мулл, которые он слышал с самого детства: «Надо терпеть, этот мир не для тебя, тебя ждет блаженство в ином мире, но придет оно только к терпеливому и покорному…» Лет десять назад он слепо верил подобным назиданиям, ждал блаженства на том свете, и ничего не желал на этом. Теперь же у него не хватит проклятий для мулл, которые одурманивают народ лживыми сказками. Почему же все так переменилось? Или Гани перестал верить в бога? Нет! Он и сейчас верит в аллаха, те, кто отрицают аллаха, его, Гани, враги. Но только сама жизнь научила его отличать правду от лжи, вздорное пустословие от истинной веры. «А забавно выходит! Аллах, который так любит мусульман, этот мир отдал неверным, а „тот“ оставил для правоверных? Здесь хорошо кафирам, а „там“ мусульманам? Ха-хах-ха. Помню, однажды ахун сказал: „Голосом падишаха говорит аллах. Нужно беспрекословно выполнять приказы правителей“. Это же значит связать народ по рукам и ногам!.. Ну так что же делать? Поднять газават и навести здесь порядок? Но ведь мы же прольем кровь мусульман, а это грех…»
Лишь подъехав к бахче Нусрата, Гани опомнился. Как он здесь очутился? Конь привел его сюда или он сам, не замечая, направлял его?..
Еще недавно пышно зеленевшая бахча была запущена. Переспевшие дыни и арбузы гнили среди засохших листьев и увядших цветов. Беседка разрушена, торчал лишь ее голый остов. Что случилось, почему такое запустение?
Гани огляделся, пристально всматриваясь в окрестности. Кого он искал? Чолпан? Нет ее здесь… Может, потому и опустела бахча? А где же Нусрат? Вчера он, не встретившись с Гани, уехал с хашара. Почему аксакал не заговорил с ним? Ведь раньше он хотел с ним говорить, утверждал, что многое еще должен рассказать батуру.
Гани уселся на камень, когда-то стоявший в беседке (помнится, однажды за этим камнем сидела Чолпан, штопая рубашку деда), вынул кисет и, глядя на него, стал вспоминать о событиях, странно вмешавшихся в его жизнь…
