Матери дочка тогда призналась:
— Ну, не хватает у нас на ламинат, неужели непонятно? Ну и что? Переживём. Линолеум зато легко моется и он тёплый.
И на самом деле полы у них получились очень даже симпатичные, внешне неотличимые от плитки из светлой мраморной крошки. И Таська, и её муж были довольны, хотя многие знакомые продолжали хмыкать и фыркать по поводу непрестижного и дешёвого покрытия пола.
Или вот ещё… Когда Таська родила Аришку, так вообще превратилась на долгое время в самую натуральную клушу, кудахтающую над своим цыплёнком и озабоченную лишь домом, пелёнками, распашонками, слюнявчиками и прочей ерундой, которая делала её счастливой. Это несказанно тогда удивило Антонию.
Такая правда не укладывалась в шаблон, придуманый писательницей. И Антония, демонизировав образ дочери с помощью своей бурной фантазии, на самом деле переборщила, пересолила, переперчила. О чём в одном из своих следующих писем Таська не преминула ей сообщить.
«Эх, как же тебя разобрало, ма! А я всё силюсь вспомнить, когда это я тебе на что-то подобное жаловалась, м? Хоть раз реальный припомни. Ведь не сможешь, потому что не было такого сроду. Кстати… ты как пальцем в небо… Я ужасно всегда любила запах новой шторки в ванной, вот тот самый жуткий «аромат» клеёнки. А я его любила, потому что мне нравилось часто менять занавесочки, и такой запах ассоциировался у меня с обновлением, с новым ярким рисунком, с новыми красками, с хорошим настроением. Ты даже этого обо мне не знала? И поэтому так похабно насочиняла?»
В этом же письме Таська поделилась любопытной новостью: «Мне плевать, читаешь ты мои письма или нет. Мы с моим доктором решили, что для моего выздоровления будет весьма полезно писать тебе о моих мыслях, эмоциях, обо всём том, о чём я всю жизнь молчала. Поэтому буду и впредь отправлять свои послания по электронке, а уж что с ними дальше происходит, мне на самом деле всё равно. Читаешь или нет — по фигу. Хотя, думаю, что все-таки читаешь. Слишком хорошо знаю и тебя, и отца…»
Права, дрянь! Мать читает. Потому что строго-настрого велела Масику все письма из Израиля распечатывать и подавать ей. Он посопротивлялся поначалу, взмолился:
— Лапочка, родная, пожалей себя! Это же для тебя так неполезно!
— И речи быть не может! — отрезала Антония. — Это наша дочь, и мы должны испить горькую чашу до дна. Нечего строить из себя страусов! Мне важно знать, что она думает и как чувствует. Она же мне небезразлична…
