Еще не исчезли с моего лица синяки и царапины, еще не остыл в душе гнев, — словом, не успел я еще оправиться после недавнего поражения, как ко мне домой явился Яша.
— Ты вот у нас букварь свой забыл. И тетрадки. И вот я принес, — сказал он, как мне показалось, ломким от робости голосом, кладя на подоконник перевязанный бечевкой сверток. — Возьми.
— Ладно, — произнес я. — А теперь давай, шпарь отсюда, да поскорей. Видеть тебя не могу.
Он поднял на меня глаза, в которых светились и играли смешинки. А я-то думал, что он робеет.
— Давай, давай, — сказал я, сам ощущая невольную робость и неловкость. — От ворот поворот! Понятно?
— Понятно, — ответил Яша, но с места не тронулся. Теперь он уже стоял неподвижно, слегка расставив ноги в своих удивительных штанах, и разглядывал меня в упор, со странным любопытством, как будто видел впервые, словно это был не я, а какое-то чудо заморское.
— Что смотришь, не видел, что ли?
— Таким не видел.
— Ну вот что, разговаривать мне с тобой некогда и неохота…
— А если мне охота?
— Ты, я вижу, большой нахал.
Он почему-то вздохнул и направился к двери. Но не вышел, а прислонился к косяку. Я вспомнил салон Ветросова.
— У нас калитка есть со стояками и забор деревянный, можешь там почесаться, если чешется.
— Руки у меня чешутся дать тебе по зубам. Но не бойся, драться не буду. Не за тем пришел. Я вот что хочу спросить у тебя. Помнишь, о чем ты говорил в первый день, когда мы в тир пошли? Помнишь?
Такой поворот разговора мне не понравился. Я промолчал. А Яша, не дождавшись ответа, сказал:
— А я помню. Хорошо помню. Ты же сам хвалил мою память.
— Ладно, — сказал я. — У меня тоже есть память.
— А как же! Конечно есть, — оказал он весело, точно радуясь, что я не обманул его ожиданий. — Значит, помнишь, что говорил: «освобождение… образование… сознательность».
— Что же, я должен сознательность и образование силой в твою башку вбивать?
— А я что!.. Пожалуйста, вбивай.
— Спасибо… А ты за это будешь мне нос квасить?!
— Так это же по-глупому вышло. Понимать надо. Ты же сознательный. — Он вдруг схватил мою руку и крепко ее тряхнул. — Ну брось, не сердись. Если хочешь, стукни меня по морде. Крепко стукни, изо всей силы. Я и глазом не моргну. А про ту проклятую цибулю и думать больше не буду. Хочешь сто раз прочитаю: лук, лук, лук… Ну как, не сердишься? Ты мне поверь — не ошибешься. Яшка такой парень, за кореша — в огонь и в воду. Вот хочешь, я тебе одну вещь покажу. Никому не показывал, а тебе покажу. Хочешь?
