В воскресенье Яша вернулся домой усталый и мрачный. Видимо, заездили его основательно в салоне Ветросова. А я тоже, признаться, в тот день был немножко не в духе. Дома мне попало от матери, а когда пришел к Яше, то увидел, как его рыжеволосая сестренка о чем-то весело болтает на завалинке с одним пареньком, тоже рыжим и еще вдобавок веснушчатым. Словом, было от чего огорчиться.
Сели мы с Яшей за стол, открыли букварь. На странице картинка: аккуратненькая такая луковица с двумя хвостиками. Яша хмуро посмотрел на картинку, ткнул в нее пальцем:
— Читать?
— Читай.
— Лэ, у, ке.
— Не «ке», а «ка», — поправил я его.
— А какая тебе разница, «ке» или «ка»?
— Значит, разница.
Яша повел плечом.
— Не дергайся, — сказал я, — ты на уроке.
Яша посмотрел на меня исподлобья.
— Давай сначала, — потребовал я.
— Лэ, у, ка.
— Хорошо! А теперь вместе.
Он почему-то вздохнул и выпалил:
— Цибуля.
Я рассмеялся. Это у нас в Таврии так лук называют.
— Перестань баловаться, — сказал я. — Читай, что написано, а не придумывай.
— А я не придумываю.
— Не огрызайся. Делай, что говорю. Давай сначала.
— Лэ, у, ка.
— Теперь вместе.
— Цибуля.
— Что с тобой, Яша? Тут же ясно написано «лук». По-русски написано «лук». Понимаешь, лук!
— Понимаю, — не глядя на меня, буркнул Яша. — Только это несправедливо. Нарисована цибуля, так значит цибуля. При чем же тут лук.
— Послушай, Яша, ты, по-моему, не дурак.
— Не дурак.
— Вот и хорошо. Значит, читай, что написано. Давай сначала по буквам.
— Лэ, у, ка.
— Вместе.
— Цибуля.
На десятой «цибуле» я схватил букварь и не очень сильно стукнул Яшу по голове. Он, не задумываясь, стукнул меня по губам. Я его по уху. Он меня по носу. И пошло. Его сестренки окружили нас тесным кольцом и начали улюлюкать, свистеть, всячески высказывая свое презрение ко мне и подзадоривая брата. Я, понятно, дико ненавидел их в эти минуты своего позора и поражения, потому что Яша здорово поколотил меня. Маленький, худенький, он умел драться и без особого труда одолел меня. А ведь я считал себя уже совсем взрослым парнем, чуть ли не богатырем; каждое утро аккуратно проделывал нелегкие упражнения с пудовой гирей. Позор! Ох, какой позор! Пробираясь закоулками и огородами к своему дому, размазывая на лице сочившуюся из носа кровь, я горько размышлял о человеческой неблагодарности и еще как-то пытался спасти свое достоинство, в десятках различных вариантов решал уже, в сущности, решенный вопрос о том, кто кому сегодня преподал урок: я ли Яше или он мне.
