— Ну что будем делать, капитан? — спросил он, скаля в бороде крепкие белые зубы, наслаждаясь предсмертным страхом врага.
— Пробьемся, — ответил раненый русский.
Арби сильнее потянул волосы, открыл голую, дышащую шею капитана. Мансур быстрым мановением лезвия перерезал пленному горло.
Елизаров был послан на подмогу колонне, и когда подоспел, увидел горящие скелеты машин, перебитый конвой и зарезанного друга Жалейко. Он снял с него серебряную ладанку Богородицы, велел переложить мертвеца на днище командирского "бэтээра" и всю дорогу сжимал в кулаке перепачканную землей и кровью руку Жалейко.
Армия вгрызалась в горы, сдавливала кольцо, прочесывала селения. Выпугивала из каменных, прилепившихся к склону домов пригревшихся боевиков. Открывала огонь, оставляя на околице простреленных бородачей, над которыми тут же начинался женский истошный плач, и тучный белогривый мулла приступал к заунывному погребальному чтению. Мансур ускользал, как почерпнутая из горной речки вода, от которой на грязной, закопченной ладони Елизарова начинали блестеть и переливаться мозоли и ссадины. Горы, поросшие ржаво-красными осенними лесами. Пустые, в синих тенях провалы. Зубчатые белоснежные хребты, розовые на заре. Все это складывалось в таинственное, свернутое в спираль пространство, по которому перемещался Мансур. Уходя от преследования, вдруг оказывался в тылу у спецназа. Исчезал, словно по законам загадочной геометрии перемещался на другую сторону пространственного лепестка, оставляя спецназу потревоженную привалом полянку, горсть расстрелянных гильз, обрывок окровавленного бинта.
Вот и теперь медлительный самолет радиоэлектронной разведки уловил позывной Мансура, передал на командный пункт координаты предполагаемой цели. Туда, по приказу генерала, обрушился огневой налет артиллерии, пикировали один за другим вертолеты, штурмовики сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы, от которых трещали горы, разламывались могучие вязы, полыхали пожары.
Елизаров с группой на двух "бэтээрах" двигался на место удара, надеясь найти среди воронок ошметки растерзанных боевиков, искореженный синий "лендровер" Мансура, его изломанное, с оторванными конечностями тело.
Качаясь в люке, пропуская над собой багряную мокрую ветку, вдруг нежно подумал об отце, которому давно не писал в маленький городок под Тамбовом. Постаревший, страдающий от ран и контузий, полученных под Кандагаром, отец писал ему долгие, похожие на наставления письма, научая засадам, продвижению по заминированным трассам, общению с местным населением. Полковник афганской войны словно завидовал сыну, который вместо него колыхался на мокрой броне, смотрел, как сверкает перламутровый речной перекат под ребристым колесом "бэтээра". "Отец, слышу тебя", — с нежностью и печалью подумал Елизаров, посылая в далекий городок луч своей сыновней любви, ветку багряного кавказского дерева.
