Ей Кира была благодарна ну просто-таки безгранично! Та вытащила ее из ямы! Ну почти вытащила. Перевезла сюда, кормит, одевает. Но в остальном Паша бессильна. Воскресить Кирину душу никто не в состоянии. Благодарность была самым сильным чувством из всех, что еще оставались в Кирином сердце. Любить она разучилась. Страдать устала. Ненавидеть?
Сид все время был перед глазами. Напоминал о муже-альфонсе, раздражал. Если бы он куда-нибудь исчез. Ах, если бы…
Бубны: десять, валет, дама…
девять часов вечера
Поскольку гости молчали, хозяин дома встал из-за стола со словами:
– Пойду включу свет. Раз все молчат.
– Думаешь, при свете мы станем разговорчивее? – съязвил Артем. – И, кстати, как насчет телефона? Его не включишь заодно?
– А кому ты хочешь позвонить? – подозрительно спросил Грушин. – В полицию? Сам недавно сказал, что не стоит спешить. В психушку? По-моему, я нормальнее вас всех. Я-то уж точно никого не убивал. Да и не собираюсь.
– Я выпил, – сказал Артем. – Может, хочу вызвать шофера? Неохота ночевать здесь, в одном доме с покойником. И даже если его увезут… Короче: я тут не останусь!
– А это мысль! – рассмеялся Грушин. – Ты прямо мысли мои читаешь! Будет тебе шофер!
И, взяв со стола подсвечник, он направился к дверям. Когда хозяин дома ушел, в каминном зале повисла напряженная пауза. Гости посматривали друг на друга с подозрением. Кто-то пытался вычислить убийцу, кто-то человека, его шантажирующего.
– Меня уже тошнит от этого запаха, – поежилась Инга. – Всю жизнь буду теперь ненавидеть розовый жасмин!
– Запах смерти, – обронила Кира.
– А буфет-то все еще открыт! – некстати заметила Прасковья Федоровна.
– Надо сказать Грушину, чтобы запер его на ключ, – заметил Артем.
– Прасковья Федоровна, вы бы сыграли что-нибудь, – посоветовала Инга. – А то мы начнем ссориться, выяснять отношения. Надо отвлечься. Я слышала от Киры, что вы играете на пианино.
– Конечно-конечно! – вскочила писательница. Сид при этом сморщился, словно от кислого.
Его жена подошла к пианино, откинула крышку. Заметив при этом:
– Слава богу! Не все здесь бутафория.
И села на вращающийся табурет. Раздались звуки мелодии, которую знает наизусть любой учащийся детской музыкальной школы, поскольку в программе она обязательная. Играла Прасковья Федоровна плохо, но с чувством. А техники не хватало. Гости молчали, слушали, но каждый думал в это время о своем. Валентин Борисюк машинально постукивал пальцами в такт. Судя по всему, он тоже учился в детстве в музыкальной школе.
