Самолёты всё так же тройкой уходили к горизонту.
Всё. Ещё ночь кукарекать.
И когда тройка почти зашла за горизонт, вдруг от неё отвалил один самолёт и направился в нашу сторону. Что тут началось на нашей поляне! Мы одурели от счастья, мы бегали, прыгали, орали от радости! Наверное, так себя чувствует потерпевший кораблекрушение на необитаемом острове при виде корабля.
Самолёт шёл к нам. Два других тоже развернулись и пошли за ним.
Видно, тоже увидели догоравшие костры, а потом посадочные знаки.
Первый самолёт сел, долго прыгал на бугорках да ямках и, наконец, подрулил к нашему утёнку. Из первой кабины вылез здоровый лётчик в кожаном реглане, что-то в нём знакомое показалось мне.
Лётчик стал снимать очки, расстегнул шлем.
Боже мой! Отец! Отец, который запрещал мне летать! Сколько раз он говорил мне: «Смотри, убьёшься!», сколько раз я ему говорил, что не убьюсь никогда, и вот, пожалуйста. Теперь мне неба не видать как своих ушей! Отец увидел меня и кинулся бегом ко мне.
Этого ещё не хватало! Позор-то какой! Сейчас при всех побьёт! Я кинулся от него за хвост. Он — за мной. Я на нос. Он — за мной.
Толпа затаила дыхание: что теперь будет-то! Мне стыдно было на людях тикать от отца. Я остановился, втянул голову в плечи и стал ждать. Отец, задыхаясь, подбежал ко мне: «Лёнька! Сынок! Жив!» — и прижал меня к себе.
Не знаю, может, он и плакал — голос его дрожал.
Мне было и радостно и стыдно.
Радостно, что отец меня не побил при всех, да и не побьёт уже. Стыдно потому что у меня щипало в носу, и слёзы катились по щекам. А люди смотрели на нас…
Слух об упавшем самолёте, по-видимому, растекался всё дальше по окрестным деревням, и так совпало удачно, что как раз к посадке группы на нашу площадку приехал на телеге мужичок с ноготок: «Може, это от вашего летака? Я вот на огороде помидоры собирал, ан гляжу, — он летит, и с его эта вот штука отлетела да прямо ко мне, да и воткнулась недалеко от меня прямо в капусту, что той ножик…» На сене в телеге лежал завёрнутый в тряпку винт. Половина его была раздроблена. Можно представить, с какой страшной силой он воткнулся у ног мужика. Повезло бедному, осталась бы семья без кормильца. Загрузили мы гаргроты на всех трёх самолётах фруктами по самую защёлку. И всё-таки много яблок ещё осталось.
Поблагодарили людей, сбежавшихся снова к нам, за доброту да за приветливость, за душу великую.
У меня на всю жизнь осталось доброе чувство к великому белорусскому народу, народу, перенёсшему так много за все времена своей истории и не потерявшему доброты человечьей. Простые селяне, не знавшие многих ухищрений цивилизации — они настолько были богаты своей природной добротой, породившей высокую душу.
