1947 год. Азербайджан, город Сальяны.
Военно-строительные батальоны (91 Отдельный дорожно-строительный и 97 Отдельный мостостроительный), в которых я служил после фильтрационного лагеря в качестве писаря, электросварщика, диспетчера, техника по учету, в общем, «куда пошлют», переданы из военного ведомства в Главнефтегазстрой при Совете Министров СССР. Положение наше – и рядовых и офицеров батальонов стало каким-то неопределенным: с одной стороны, мы – военно-служащие, подчиняемся военным уставам, несем караульную службу и выполняем обязанности военных строителей. С другой стороны, нам, как гражданским лицам, выдали продовольственные карточки, стали платить зарплату. Все, ранее бесплатное армейское обслуживание стало платным. Наряду с тяготами воинских обязанностей заботы о пропитании и бытовых потребностях стали почти непреодолимыми. Наше обмундирование, полученное еще в декабре 1945 года по прибытию в части, уже тогда изрядно поношенное («х/б б/у» - записано в «арматурной карте», т.е., хлопчато-бумажное, бывшее в употреблении), настолько истлело, что заплатки не держались на ткани. На ногах – разбитые дырявые башмаки с обмотками.
Жалкий вид представлял собой строй роты на утренней поверке: в грязной заплатанной, когда-то форменной одежде, в которой за отсутствием спецодежды ходили на работы, мы больше были похожи на заключенных, чем на солдат.
Мне, как и многим всем рядовым солдатам, положили минимальную из существовавших ставок – 360 рублей (250 + 110 «хлебная надбавка»).
В голодные первые послевоенные годы прожить на 360 рублей в месяц было невозможно. Однако, в Закавказье в его субтропическом климате, особенно вблизи устья Куры, изобиловавшей рыбой, существовать было несравненно легче, чем в остальной части страны, так что на нищенское полуголодное существование этих денег почти хватало.
И тут передо мной встала неотложная проблема: освобождена из заключения моя мать, арестованная в 1937 году по абсурдному обвинению (в прошлом – активная революционерка, она при царизме провела 6 лет в Рижской каторжной тюрьме и затем 5 лет в ссылке в Канском уезде Енисейской губернии, откуда смогла уехать лишь после февральской революции). Ранее в ожидании освобождения (срок заключения давно прошел) я и ее друзья по совместной революционной деятельности, уцелевшие в ходе многолетних репрессий, планировали, что она приедет ко мне в Закавказье, куда уже приехали семьи некоторых моих сослуживцев из голодающих Украины и некоторых областей России. Устроиться с жильем и найти какую-нибудь работу здесь было можно. Но выяснилось, что ее не отпустили, а отправили на жительство в глухую деревню Кыштовку, севернее Новосибирска. Она оказалась там больная без жилья и средств к существованию. Надо было ее оттуда как-то вытаскивать. Положение казалось безвыходным.
