Верхом удачи считалось «попасть к "бауэру", т.е. в работники к немецкому помещику. Там, хоть и приходилось трудиться в положении раба, зато кормили хорошо. Бауэр понимал: не накормить - не будет толку в работе. Рассказывали о случаях, когда работавший у "бауэра" пленный становился чуть ли не членом семьи - заменяя хозяйке поместья воевавшего где-то или погибшего мужа.
Среди военнопленных большинство были крестьяне. Они охотно рассказывали, а я с интересом слушал их рассказы о сельской колхозной и доколхозной жизни.
Много было выходцев из Средней Азии. Они собирались в группы, о чем-то сосредоточенно шептались. Периодически кто-то из них издавал возглас, подчиняясь которому они принимали одинаковые позы: ноги под себя, ладони перед лицом, как раскрытая книга, затем, как по команде, проводят себя ладонями по лицу, как бы умываясь. Мой сосед таджик рассказывал о своих мусульманских обычаях, о природе и полевых работах, о диковинных фруктах, произраставших на его родине. В общем, отношения между всеми членами барачного коллектива были вполне дружелюбными, не помню серьезных разборок, неизбежных в совместно проживании больших групп людей. Единственное, что запомнилось в этом отношении - это жестокие расправы с уличенными в кражах. Пойманного с поличным воришку избивали с особой жестокостью и, если бы не вмешательство немецкого ефрейтора, то и до смерти.
О положении в мире и на фронтах мы узнавали из раздаваемой нам газетки для военнопленных, называвшейся «Заря». Удивительная была газетка. Не знаю, где ее издавали и кто ее редактировал, но предназначенная для пронемецкой пропаганды, она печатала статьи, столь умело написанные, что в них между строк можно было прочитать о действительном положении Германии, уже вступавшей в полосу приближающегося разгрома. Так я узнал, что к началу лета 1944 года наши войска освободили всю территорию СССР и вступили в Польшу, над Западным побережьем Германии нависла угроза вторжения союзников, которые уже воевали в Италии, захваченной немцами после мятежа маршала Бадольо, объявившего о заключении сепаратного мира.
Дважды монотонная жизнь барака нарушалась.
Первый раз объявили, что перед нами выступит русский генерал из армии Власова, по фамилии, кажется, Мерцалов. Нас привели в здание на территории лагеря, в котором был зал для просмотра кинофильмов или концертов. Вдоль стен стояли вооруженные автоматчики. Мы расселись на скамьи. На сцене появился одетый в немецкую форму, но с широкими золотыми погонами русского генерал-майора коренастый весьма пожилой человек. Он долго и нудно рассказывал о прелестях жизни в дореволюционной России, о зверствах большевиков, о задачах Русской Освободительной армии по восстановлению христианских ценностей и освобождению России от большевизма. Призвал вступать в ряды РОА, обещая вылечить всех больных и раненых в немецком госпитале. Однако, его призывы не вызвали энтузиазма. На вопрос, обращенный к залу, «Кто готов записаться в РОА?», никто не поднял руки (стоявшие вдоль стен немецкие автоматчики при этом ухмылялись). Вскоре, в газете Заря появилась заметка, в которой сообщалось, что все инвалиды шталага I-A единодушно вступили в ряды РОА. Как мог немецкий цензор не заметить явной иронии этой заметки?
