Дверь отворилась, о неё засвистело шёлковое платье… Высокая, полная, очень красивая женщина показалась на. пороге и, взглянув на измождённое лицо, презрительно усмехавшееся ей навстречу, – в одну секунду очутилась возле генерала, на коленях, у ног его на ковре, и припав к нему, заломила руки, отчаянным шёпотом повторяя:
– O! Georges! Georges! Est-ce bien toi, mon pauvre ami?..
Трудно было бы определить разнообразные, быстро сменявшиеся на лице больного оттенки чувств, вздымавших грудь его и заставлявших его богатырское сердце метаться и трепетать до боли. Негодование и жалость, сострадание и презрение, гнев и печаль – всё вылилось в озлобленном, коротком и резком смехе и в двух словах, которые у него вырвались при виде девочки, его дочери, несмело вступившей вслед за матерью в комнату.
– Не учите лгать! – глянул он по её направлению и с сострадательной гримасой отвернулся к стене.
Нотариус и священник поспешили раскланяться и удалиться.
– Ах, грехи! грехи! – шептал последний, сходя с лестницы.
– А что, – спросил Лобниченко, – нелады, видно, между супругами?
– Уж какие лады, когда сюда приехал развода искать! – прошептал батюшка, нахлобучивая меховую шапку. – Да, вот, Бог иначе судил: и без развода навеки разъединятся в сей жизни!
– А мне сдаётся не так он безнадёжен… Сложение богатырское!.. Может и вытянет! – предположил законник.
– Во всём – Бог! – пожал плечами батюшка.
И они разошлись.
– Оля! – позвал, не поворачиваясь, больной и, почувствовав возле себя поспешное движение жены, устранил её нетерпеливым движением руки и прибавил, – не вы! Дочь.
– Olga! Подойдите, дитя моё! Папа? вас зовёт, – поспешите! – нежным голосом, по-французски обратилась генеральша к девочке, растерянно стоявшей среди комнаты.
– Нельзя ли оставить иностранные фразы! – сердито прикрикнул генерал. – Здесь не салон… Можно бы… из приличия!
Голос его сорвался на визгливой нотке и заставил девочку вздрогнуть и заплакать. Она несмело подошла…
Отец поглядел на неё тоскливо.
Взял её руку левой рукой, а правую поднял, чтобы благословить её.
– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа, – шептал он, отчётливо крестя её большим крестом, – Господь храни тебя… от зла! От всего дурного… Будь доброй, честной… Главное: честной! Никогда не лги! Боже сохрани тебя от неправды, от лжи пуще, чем от всякого горя…
Слёзы заволокли глаза умиравшего. Маленькая Оля дрожала всем телом; она боялась отца и вместе так его жалела! Но жалость превозмогла, – она припала к нему, обливаясь слезами. Отец поднял руку, хотел перекрестить ещё раз её голову, лежавшую у него на груди, но не смог докончить креста. Рука его тяжело упала, лицо вновь исказилось страданием; он повёл глазами, на окружающих, очевидно, избегая встретиться взглядом с женой и прошептал:
