Она пришла в четыре. Такая же высокая, как Бенедикт, и настолько худая, что, честно говоря, ее точнее назвать тощей. У нее такая же стрижка с челкой, как у матери, но уложенная полукружием, как у Мирей Матье. Веки аж до самых круглых бровей были покрыты голубыми тенями с металлическим отливом.
Когда я поздоровалась с ней в коридоре, ее брови полезли наверх, а металлические дуги под ними стали еще больше. Я оробела и пролепетала:
— Привет, Мерди…
Она сощурила глаза, а металлические дуги превратились в не менее металлические овалы.
Что я сказала? Мерди!!! А «мерд» по-французски значит «дерьмо»!
Конечно же, она это заметила. Я выпалила:
— У тебя прелестная шелковая шаль, Мерседес.
Она поправила огромную шаль, накинутую на плечи. Шаль была заколота на груди неуклюжей современной брошкой из серебра. Рядом с брошкой была надпись золотом: «Сальвадор Дали». Из-за складки узор, состоящий из грубых мазков кистью, был трудно различим.
— О, шаль с узором Дали, — сказала я, — это стильно.
— Это работа Бойеса, если тебе что-нибудь говорит это имя, — пояснила Мерседес с поднятыми бровями, — посвященная Дали. Только у Бойеса получается этот ржавый оттенок коричневого цвета. Бойес делал эти наброски для Карла Лагерфельда. А мой ненаглядный поклонник подарил мне эту шаль.
— Замечательно, — солгала я. А что мне еще оставалось? В журналах я не раз видела рекламу таких расписанных художниками шелковых платков — вечно пугают, что их количество ограниченно, а спрос огромен, и тем не менее одна и та же реклама повторяется месяцами. Я всегда спрашивала себя, кто покупает такие вещи. Теперь знаю.
— Для начала мне нужна хорошая чашка чаю, — объявила Мерседес матери таким тоном, словно ей здесь постоянно приходилось выбирать между хорошими и плохими чашками.
— Принести сервиз? — спросила я. Нора благосклонно кивнула.
— Где мой дорогой братец?
— В игровой.
Мерседес вошла туда без стука.
— Привет, дорогой братец. Я смеялась до слез, когда мама рассказала, что ты опять очутился в игровой.
— Здесь можно жить, — ответил Бенедикт.
— Слышала, слышала — жить и любить, — хмыкнула Мерседес.
Бенедикт не поддался на провокацию, а стал задавать обычные скучные вопросы про отпуск: «Как там Франция? Какая была погода? Как питались?»
— Как всегда, все самое изысканное, — ответила Мерседес. — Мой ненаглядный опять бросил весь мир к моим ногам. — Она закурила сигарету «Картье».
Я накрыла стол в саду — сервиз со ступеньками и коричнево-оранжевая клеенка. Пусть Мерседес видит, как хорошо я усвоила традиции ее родного дома.
