— Эдвард, давай не будем здесь оставаться. У меня какое-то странное чувство, что остров не хочет нас принимать.
— Не хочет нас принимать? Это смешно, дорогая!
— Нет, вовсе нет! С самого начала все пошло не так. Сначала мы не могли купить билеты на один самолет…
— Только потому, что мы заказывали их в последнюю минуту. Тем не менее, все кончилось хорошо. Я же смог приехать первым и заказать номера в отеле. Тебе нравится твоя комната?
— Очень. Но не уходи от темы, пожалуйста. В моем самолете испортился мотор, и мы неудачно приземлились… Если и это не дурное знамение, тогда я не знаю, что можно считать таковым.
— Верю, верю — ты очень серьезна.
— Да, Эдвард. Спасибо, что не смеешься надо мной и, пожалуйста, ну пожалуйста, послушай меня. Давай улетим на первом же самолете, все равно куда.
Он убрал руки с ее тонкой талии и погладил ее по щеке. Его темно-карие глаза пристально смотрели на нее.
— Это все предрассудки, Анита! Как ты любишь мне напоминать, что нечто похожее уже было. Инез решила больше никогда сюда не возвращаться. Зная, как она любила этот остров, я всегда думал, что это какое-то странное нежелание с ее стороны, почти страх. Чего она боялась? Что она тебе рассказывала?
— Да ничего. Ты становишься просто смешным, Эдвард!
Но так ли это? Мама и в самом деле высказывала удивительное нежелание возвращаться на свой любимый остров. Как заметил Эдвард, это выглядело так, словно она действительно чего-то боялась.
Однажды, много лет назад, Анита как-то застала мать плачущей над их «сундуком воспоминаний», как они его прозвали. В этот сундук они складывали вещицы, служащие им обоим напоминанием о чем-либо. Программки, вырезки из газет, порыжевшие от времени фотографии. Бабушкины гребни из слоновой кости, кружевные мантильи, такие изысканные и хрупкие, что Анита боялась их вынимать и любовалась ими, не трогая руками. Лоскутки тканей — жесткая изумрудная парча и густого рубинового цвета шелк. Вышитые бисером туфли, расписанные вручную веера и вышитая тамбурным стежком шаль, легкая, как пригоршня тумана. Но на этот раз Инез, беззвучно глотая слезы, прижимала к груди маленький детский ботиночек.
— Возмездие. Жестокое возмездие. — Слова застревали у нее в горле.
— Мама… — пробормотала тогда еще маленькая и очень смущенная Анита.
— Ничего, ничего, дитя мое. В конце концов, я должна благодарить Бога за многое. У меня есть ты.
Но заворачивая ботиночек в оберточную бумагу, чтобы убрать, она смотрела на него с бесконечной печалью.
