Каска не произвела на Могоньку никакого впечатления.
— Котелка не выйдет, — сказала она, пощёлкав железо, — ржавлёное всё. Ты вон на задах копни, там пушка зарыта.
— Пушка?
— Пушка, пушка. Сорокопятка.
Здесь, действительно, шли бои. Сорокопятку я до сих пор не раскопал. Она, по рассказам концовцев, находится где-то под тремя крупными черёмухами.
Не знаю, может, лень возиться с черёмухой, может, жаль деревьев: всё-таки они живые, а пушка — шут её знает, может её там и нет.
В первую зиму после покупки дома я часто ездил в Чёрные Дыры. Топил печь яблоневыми корнями, которые горели как-то страстно, но с достоинством. Думалось почему-то о кустодиевскых купчихах. Печка ныла от тяги, рядом, словно поддакивая печке, постанывал мой пёс Рюрик, часто перебирая во сне смешными подушечками лап. Иногда пёс просыпался, садился, мелкопоместно, взатяжку зевал, притворно равнодушно косился на колбасу, опять укладывался.
Я выходил в сад, под пристальные, холодные взгляды зимних звёзд.
В саду, среди чёрных чугунных яблонь, бесшумно летали огромные плюшевые совы. Одна из них, помню, мягко пропари́ла вдоль карниза и села на изгородь под фонарём. Я отчётливо видел её сумасшедшие бегающие глаза и пушистые кошачьи уши. Она казалась совсем белой. Совы ещё долго носились по саду, отыскивая чего-то и сердито угукая друг на друга. Потом я возвращался в избу, где было жарко натоплено, сопел пёс, и в печке рдели алые угли, похожие на подсвеченные кораллы.
Шли годы, и Цыганский Конец редел. Мартышкины исчезли из моей жизни. Серёгу опять посадили, никто не знал за что.
С концовцами я не ссорился. Зимой здесь жили только три семьи. Могонька с Шуней — это Приходовы. Дальше — Васька Морозов, по кличке Мороз, с женой Людой и дочерью Настей, стареющей уже, молчаливой тридцатилетней девкой. И, наконец, длинный, как жердь, Илья Фёдоров, прозванный отчего-то Будулаем, с женой Верой и сыном Витькой, таким же верзилой. Ну, и Саня, конечно, со своей кепкой.
Была бабка Стеша, но она умерла. Заходили иногда приятели с Завертаевки-Левачки: бывший лётчик Володька, хороший мужик, но трепло и пьяница, энергичный старик Победилов, единственной мечтой которого было дожить до двухтысячного года (дожил) и убогая, не в себе Фроська Ивановна, некрасивая, грязная и вечно пьяная, которую все звали Изаурой.
В этой компании я прожил лет пять.
Приходовы вечно дрались, потом мирились. Но работали, как проклятые. Особенно Могонька. Вообще у концовцев в подполах было всё: огурцы, капуста, грибы, всё. Варенья Могонька варила столько, что сохранились ещё непочатые банки с конца пятидесятых годов.
