Нанни открыла дверь «мерседеса», и, когда верхний свет не зажегся, у нее мороз прошел по коже. Расследователи, очевидно, отключили свет, чтобы зря не расходовать батареи, и забыли снова его включить. Просто забыли. Что же ей теперь, самой думать за полицейских? Относиться к этим взрослым мужчинам, как к детям?
Она обнаружила, что ползет через сиденье машины мужа, тянется через стояночный тормоз к его пальто. Пальто сложено не втрое, как обычно, а пополам. Разумеется, они обыскивали карманы, надеясь, что похитители могли оставить записку. Или записку от Стоны ей, Нанни — другая возможность, предположение, высказанное за ее спиной, что Стона мог бросить ее ради любовницы, с которой сбежал в Прованс или в Бора-Бора. Они намеревались проверить его банковские дела — не были ли в последнее время взяты со счета крупные суммы денег, посмотреть, не уплачены ли взносы в клуб на какое-то время вперед, расспросить, не видели ли его с какой-нибудь женщиной. Или мужчиной. Они что же, думали, она не слышит разговоров полушепотом в собственном доме, пока готовит им кофе и ведерки со льдом? Неужели Брэдфорд Росс полагал, что его приглушенный голос не разносится по всему дому? «Я не желаю, чтобы жену расспрашивали о семейных отношениях в течение ближайших двадцати четырех часов». Неужели он думал, что его голос, как и голоса других полицейских, не отдается от стен, потолков, балок, не проникает туда, где сидит, скорчившись в туалете, Нанни? Они вообще-то умеют думать? Вот что хотелось бы ей знать.
Она схватилась пальцами за лацкан пальто Стоны. Если бы только он надел его сегодня утром, то есть вчера, оно было бы сейчас на нем. Нанни хотелось закутаться в черную шерсть пальто и свернуться калачиком на сиденье машины мужа и так ждать, пока не зазвонит телефон, пока полицейские не отправятся за Стоной, чтобы привезти его домой.
Однако, встав коленями на водительское кресло и ударившись бедром о руль, Нанни вдруг осознала, что что-то в машине не так. Она вздрогнула, когда вдруг, уголком глаза, заметила призрачный силуэт, вспыхнувший на ветровом стекле, там, где утром парок из дорожной чашки мужа облизывал холодное стекло. Вглядевшись попристальнее в это стекло, в искаженные отражения садовых принадлежностей Стоны, она уселась на сиденье поудобнее, словно собиралась вести машину.
И тут она поняла, что именно в машине не так. Стона на четыре дюйма выше Нанни, но ноги у них обоих одной длины, так что сиденья их машин были подогнаны одинаково. А сейчас она даже дотянуться до педалей не смогла. Потому что эти полицейские, которые, несмотря на все их саморазрекламированные знания и опыт, несмотря на дорогостоящие приборы и машины, так ничего и не нашли, и поэтому готовы на всяческие инсинуации о том, любят ли Нанни и Стона друг друга, отодвинули кресло Стоны назад. Они не стали тратить время на то, чтобы снова подогнать кресло как надо, или просто не подумали об этом. Она попыталась сдвинуть кресло вперед, потянув за рычаг и раскачиваясь всем телом, но оно не сдвинулось с места. А эти полицейские сейчас сидят в ее гостиной, едят всякую гадость, курят и болтают о кинофильмах.
