Я чуть не присел от удивления.
— Какие стихи?
— Ну… стихи… своего сочинения. Сам не сочиняешь?
— Не-ет… А почему вы подумали?
— Потому что вид у тебя, я бы сказала, отрешенный. Сидишь ты в классе, а находишься совсем в другом месте. О чем же ты тогда думаешь? Ну вот сегодня, например?
Я молчу.
Мария Михайловна вздохнула.
— Странный вы народ. Я вот вспоминаю свою молодость. Мы такими скрытными не были. У нас в коллективе каждый о каждом все знал. Мы и от учителей не скрывали. Мне и сейчас, например, ни от кого скрывать нечего. Хочешь знать, о чем я сейчас думаю?
Я решил, что так она меня скорее отпустит, и сказал:
— Хочу.
— Я думаю о тебе. О том, почему, когда мы с тобой разговариваем, у тебя на лице такая тоска. Тебе неинтересно? Скажи. Мне просто хотелось бы услышать откровенное слово.
Мария — тетка не вредная. Но она жутко любит разговаривать с учениками после уроков. Если бы она на уроке разговаривала, то тогда — пожалуйста, меньше спрашивать будет. Но она всегда — после уроков. Про мать расспрашивает, про отца, чего хочешь, к чему стремишься. Она никогда не кричит и не злится… Но вопросов у нее — десять тысяч, и каждый раз — всё новые. И чем больше она спрашивает, тем меньше ей ребята рассказывают.
Сегодня вот про стихи почему-то спросила.
Я стою и думаю, что Колька сейчас во дворе школы нога об ногу чешет от нетерпения. И я решил сказать Марии Михайловне откровенное слово:
— Мы со Стукаловым будем чинить лодку. И нам сейчас нужно идти за варом. Вот о чем я думаю, Мария Михайловна.
Мария стала сразу грустная, и я понял, что сейчас она меня отпустит.
— А я тебе мешаю, — сказала она. — Что ж, это можно понять. Ты даже по-своему прав. Беда только в том, что и я тоже права. Разумеется, моя беда. Иди, Мурашов.
Я выскочил во двор.
— Чего она тебя? — спросил Колька.
— Про стихи спрашивала и про что думаю.
— А меня, — говорит Колька, — она тоже недавно спрашивала. Про то, кем я буду, когда вырасту.
— А ты сам знаешь?
— Нет, — говорит Колька. — Но ей я сказал, что летчиком. Здорово она тогда обрадовалась.
— Почему?
— У нее муж был летчик. Погиб в войну.
— У нее — летчик?! У такой старой?
— Тогда она не старая была.
— А ты в самом деле хочешь на летчика учиться?
— Я же тебе говорил — не знаю! — И опять Колька смотрит на меня задумчиво.
Я спрашиваю:
— Зачем же ты тогда про летчика трепался?
— Значит, нужно было. Мы идем к Евдокимычу или нет?
Живет Евдокимыч на самом берегу бухты, как раз у водокачки. Дом у него небольшой, но с залива его издалека видно. Когда в залив уплываешь, другие дома будто прячутся — какой за деревьями, какой за пригорком. А этот дом словно даже видней становится. Покрашен он белой краской и стоит у самой воды. Издалека похоже, что чайка плывет у берега.
