— Чего верещите! Ничего, отмоетесь, высохнете, и ваши ухажеры только рады будут вам, чистеньким, как во дни ярмарки.
Эта мистрис Клер, некогда первая кокетка округи, с возрастом стала особенно строга к шалостям молодежи. Она ворчала, что в любой из банных дней всегда одно и то же: гам, визг, сальные шуточки. Почтенная матрона погрозила пальцем горничной леди Милдрэд, молоденькой Берте, которая только выбралась из лохани и особенно громко верещала, растирая куском полотна свое крепенькое мокрое тело. «Эта еще та штучка, — хмыкала жена сенешаля, словно забыв проказы собственной молодости. — Ишь как напугалась. А ведь отвлекись я хоть на миг, с этой рыжей станется выскочить полуголой за порог».
Баронесса Гита, не обращая внимания на шум, заплетала свои подсохшие светлые волосы, одновременно отдавая наказы, чтобы из лохани вычерпали часть остывшей грязной воды и добавили горячей. Баронесса говорила, не повышая голоса, но все ее слышали и подчинялись. Для своих тридцати пяти лет хозяйка замка выглядела достаточно молодо: ее тело оставалось подтянутым и стройным, лицо не утратило свежести, только в серых глазах ощущалась некая успокоенность, да и некогда яркие губы отчасти поблекли.
— Пусть молодые женщины помогут мыться пожилым, — приказывала она, неторопливо укладывая косу на затылке.
Ее указание было существенным: большая, обитая медными обручами лохань, способная вместить до четырех человек, была еще и высокой, в нее приходилось забираться по приставной деревянной лесенке, и служанки в годах боязливо ворчали, хотя и позволяли поддерживать себя более молодым и крепким.
Внимание баронессы привлек голос ее дочери Милдрэд, которая в одной рубашке подскочила к дежурившей у дверей мистрис Клер и недовольно ее отчитывала:
— Я ведь приказывала — больше никакого траура! Как ты могла, Клер, принести мне этот мрачный темный балахон?
— А ну потише, милая, — приблизилась к сердито топнувшей ножкой дочери баронесса. — Иди-ка сюда.
Она усадила девушку поближе к огню и стала водить щеткой по ее распущенным волосам.
— На мистрис Клер не следует повышать голос при слугах, — склонившись к уху дочери, негромко сказала Гита. — Она жена сенешаля Пенды, ее должны почитать, а ты роняешь ее достоинство, выражая ей неудовольствие на людях. Платье же для тебя Клер выбрала из тех, что потеплее, подбитое мехом, чтобы ты не озябла после купания. Так что не ворчи: она старалась для тебя.
— Старалась, — обиженно надула губки Милдрэд. — Нет, она просто тупая старуха. Я велела ей взять голубое с вышивкой, а она… да и вы, матушка, — покосилась она на леди Гиту. — Вы все словно хотите, чтобы я всю жизнь носила траур по моему бедному Лорану. И вечно прятала лицо под вуалью, будто вдова.
