Любочка читала «Пророка».
Она начала:
– Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился… —
и, согбенная, побрела по сцене вдоль комиссии, волоча стройные ножки, неловко загребая острыми лакированными носиками и оступаясь на каблучках, и в «кармане» один четверокурсник проиграл другому полтора рубля. Проигрыш этот был в высшей степени несправедлив, поскольку сама Любочка действительно сначала хотела читать «Письмо Татьяны», которое, единственное из всего школьного курса литературы, до сих пор помнила почти наизусть, но Галина Алексеевна запретила.
– Тут надо показывать. Понимаешь, по-ка-зы-вать! – твердила Галина Алексеевна и для пущей убедительности так сильно трясла головой, что массивные золотые серьги с рубинами, которые последние пять лет не снимала она даже на ночь, начинали раскачиваться в ушах точно два маленьких маятника. – Ты же в театр поступаешь, не абы куда! В театре играть надо! А как ты это сыграешь? Ну, хоть вот эту строчку, – тут Галина Алексеевна хваталась за книгу и декламировала: «Но вы, к моей несчастной доле хоть каплю жалости храня…», – как, скажи на милость?!
Любочка пожимала плечами. Она не знала, как это можно показать. Вот и выбрала Галина Алексеевна из учебника то, что, по ее разумению, «показать» было легче легкого. К тому же Пушкин. Автор проверенный. И тема серьезная, а не любовь какая-то там. О высоком искусстве речь!
– …и шестикрылый херувим [1]
На перепутье мне явился… – продолжала Любочка.
Снова зааплодировали, да так дружно, что пришлось приостановиться, сделать так называемую «долгую артистическую паузу». Любочка замерла, одарила зрителей своей самой лучшей улыбкой. Шум в зале усилился. В глубине сцены, где-то по левую руку от Любочки, послышался как будто смех. «Показалось», – мелькнуло у нее в голове, но нет, не показалось – это обитатели «кармана» представили себе «шестикрылого херувима».
– Потише там! – Семенцов сердито привстал и обернулся к залу. – Сейчас всех выведу!
А потом кивнул Любочке:
– Продолжайте, пожалуйста!
– Перстами легкими, как сон,
Моих десниц [2] коснулся он, – снова задекламировала Любочка и тонкими белыми пальчиками легко-легко коснулась лица,
– Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы. (Встрепенулась, заозиралась по сторонам, по-птичьи заморгала.)
Моих ушей коснулся он (резко обхватила руками уши),
И их наполнил шум и звон: (затрясла головой, стряхивая с себя воображаемый звук)
И внял я неба содроганье,
