— Куд-кудах ведь, Калистратко! — громким полушепотом проговорила она. — Тебя Минодора ночевать звала!
Капитолина прыснула со смеху; громче запели проповедница и обе странницы; глухо подтянул Калистрат.
— Пой, ящерка! — прошипел Коровин над ухом Варёнки.
— С картинками?!.
— Я тебе дам ночевать! — снова прошипел Прохор Петрович и с силой щипнул дурочку за руку.
— Ой! Чего ты, Прошка!.. Раз Минодорка велела…
Варёнка жалобно, захныкала, кулаками размазывая по щекам мутные слезы. Капитолину вдруг охватило желание размахнуться и что есть силы наотмашь хлестнуть лестовкой по лицу Коровина. Но, приглядевшись сбоку к оплывшей жиром и налившейся злобой толстоносой физиономии старика, девушка с омерзением отвернулась и снизу вверх покосилась на Калистрата. Мужик стоял, понурив лохматую голову, и, не моргая, глядел на огонек свечи, зажатой в его огромных сучкообразных пальцах. «Тоже харя и тоже раб, — без прежнего чувства расположения и жалости к Калистрату подумала Капитолина. — Ему бы в лапах-то пушку держать, а он здесь со свечечкой ужимается, пилюля моченая! Сейчас от бога да прямо к полюбовнице побежит: ни стыда, ни совести… Еще одной морды не хватает — издыхать, что ли, собрался петушиный глаз… Жалеть таких?.. Фиг вот!.. А эта-то, Агапитушка, как перед Платонидой извивается, тьфу!»
Агапита стояла бок о бок, кланялась ухо в ухо с проповедницей и звонко подпевала ей. Хриплым, простуженным голосом им подтянула Неонила, потом, точно прикапканенный заяц, заверещал Коровин, что-то загудел Калистрат, и девушка до боли прикусила язык.
После моления ее подозвала Платонида.
— Где замешкалась, к вознесению пречистой зорницы опоздала? — строго спросила старуха.
— Проспала, сестрица, — с нижайшим поклоном солгала девушка.
— Святая повинность угодней лукавства, дево, — похвалила проповедница, охватывая припухлое от слез, как ото сна, лицо Капитолины мерцающим взглядом. — Зрю: каноны в молитве блюдешь, белый плат на голове, в руке лестовица стопоклонная. Спасет тя Христос, а я, раба, восхваляю и радуюсь!..
Изучившая повадки Платониды, девушка понимала, что за похвалой проповедницы припрятана лисья хитрость. Дребезжащий и как будто ласковый голос старухи нет-нет да и срывался на властные нотки, а в сумеречном взгляде проблескивали волчьи искорки. Даже поза Платониды выдавала ее душевное движение: она стояла прямо и твердо, точно позабыв о своем уродстве. Девушка недоумевала: откуда у старухи, еще недавно, казалось, с любовью толковавшей ей библию, евангелие и каноны общины, готовящей ее к крещению, накопилась против нее, Капитолины, такая лютая злоба?.. Она покосилась на гасившую свечи Агапиту и подумала, что если эта странница донесла о ее намерении бежать, то выдала ее и как единственную свидетельницу убийства ребенка!.. Капитолина еще сильней ощутила над собою дыхание смерти, вообразила, как будет замурована в этом подвале, и твердо решила бежать — если все выходы из обители будут закрыты, она выберется через незарешеченное окно Калистратовой кельи, как только мужик уйдет к Минодоре.
