Однако Лакомб не мог не заметить, что знаменитый фильм медсестру в восторг не приводит, и очень этому удивился.
— Но кого может растрогать развратная любовь старика к мальчишке?! — не выдержав, возмущенно воскликнула Алена. — Что уж в этом такого чувствительного, что слезу сдержать не можете?! Ведь это педерастия, гомосексуализм! Или я дура набитая?!
Мсье Лакомб кивнул:
— Да, в фильме идет речь о любви старика к мальчику. У вас в России, насколько я слышал, таких людей осуждают? — спросил он. — И даже есть уголовная статья за подобные отношения. Это правда?
— Надеюсь, что разгул демократии ее не отменил!
А вам такая любовь нравится? — Алена вспыхнула, и на ее щеках проявились алые и рубиновые полосы.
— Нет, но... — Мишель улыбнулся. — Как ты относишься к тем, кто верит в Будду или Магомета?.
Алена пожала плечами.
— Вот и любовь— личное дело каждого, — улыбнувшись, обронил Мишель.
Алена на мгновение задумалась: как-то уж слишком просто Мишель все объяснил.
— Может быть, вы и правы... Хотя мне всегда казалось, что любовь между мужчиной и женщиной более естественна. Еще и потому, что благодаря этой любви продолжается человеческий род, цивилизация, а что дает близость между двумя мужчинами? Ничего.
Мишель снова ласково улыбнулся:
— А что дает запах чайной розы или букетика фиалок? Ничего, а между тем тысячи людей покупают цветы только для того, чтобы ощутить. И любовь между мужчинами на первый взгляд бесполезна, но в ней есть такой же сильный аромат. И кому-то это просто необходимо... Как это у вашего Маяковского: «Если звезды зажигать, значит, это кому-то нужно?» А Лукино Висконти очень тонкий художник, он чувствует такие вещи. И доказывает, что главному герою это необходимо.
Он не выдержал, налил себе пол стакана апельсинового сока, сделал глоток, потом вопросительно взглянул на свою собеседницу. Алена помедлила, посмотрела на него и пожала плечами.
Дождь шёл всю ночь, мелкий, моросящий, холодный. Под такой хорошо спится, и Алена вечером быстро заснула, но, проснувшись утром и выглянув в окно, снова забеспокоилась, вспомнив о предложении Мишеля. Он хоть и не спрашивает ее ни о чем.
соблюдая деликатность, но во взгляде этот вопрос то и дело вспыхивает: да или нет? Почему она не дает ответа, что ее мучает?
«Здесь все чужое и моим никогда не станет, — вдруг тревожно пронеслось у нее в голове. — Тогда зачем оно мне, моей дочери, зачем влезать в ту упряжь, которая будет до крови растирать шею? Прижиться можно даже и в тюрьме, только зачем?»
