— За мужчин, которые не убегают от жен и детей… из-за своих прихотей…
Не захотела чокаться с Романовым. Выпила до дна и разбила фужер у ног Романова.
Рая… Ты с ума сошла! — сказала Вера Федоровна, плоскогрудая одинокая женщина с крупным носом и печальными глазами, сидевшая до сих пор у приемника, спиной к Романову и Новинской.
Расставив ноги, вложив руки в карманы брюк, Романов смотрел на Раису Ефимовну. Густо-голубые глаза его были прищурены, как всегда, когда к нему приходила шалая мысль; в межбровье легла острая, глубокая складка, какие приобретаются людьми за долгие годы… нелегкие годы; толстые губы небольшого рта выдвинулись больше обычного; густые, жесткие волосы словно бы вспенились. В позе Романова, в лице было что-то нехорошее — холодное. Раиса Ефимовна, вскинув вызывающе голову, смотрела на него. В ее зеленых, блестевших глазах была решительность последнего шага. Взгляды Романова и Новинской говорили друг другу больше, чем могут сказать слова…
Свободное после завтрака время мы проводили на диком пляже у Тессели. Романов и Новинская любили эту крохотную бухточку, стиснутую с двух сторон хаотическим нагромождением огромных каменных глыб. Впереди, до горизонта, — море; сзади, в десяти шагах от воды, — десятиметровый, почти отвесно падающий глиняный обрыв; по обрыву, цепляясь за выступы и валуны, спускается тропка. Под ногами крупная горячая галька и многотонные, вросшие в берег камни. От Фороса бухточка в двух километрах; в Тессели почти не бывает людей, — до обеда мы скрыты от посторонних глаз.
В бухточке шли беспрерывно бои: то в шахматы, то в домино (на время украденные из бильярдной), то в карты, — и бесконечные словесные — между Романовым и Новинской. То и дело взрывался смех. Шутили, дурачились непосредственно, как и бывает на отдыхе. Но в шутках Романова, Новинской было и нечто такое, что заставляло принимать их всерьез.
У Романова и Новинской в чем-то не было сладу. Они, казалось, лишь на время отдыха заключили перемирие, но и в перемирие у них продолжалась война.
— Раньше я была для тебя ромашка, а теперь…
— Ночная фиалка. Я уже говорил… Можно было думать, что они репетируют очередной скетч для узкого круга.
— Раньше ты беспрерывно говорил мне ласковые слова, клялся в любви. Почему ты днем никогда не скажешь мне хорошее, красивое, Романов? Почему, я тебя спрашиваю?!
Она стояла на каменной глыбе в три человеческих роста, он — по колено в набегающих волнах.
