Мы встаем и делаем десяток шагов, он отпирает сувенирный магазинчик и показывает на стул и столик в углу, подальше от окна. Я закуриваю и рассматриваю товар. Он спокойно что-то перекладывает, то есть тоже отвлекается, но ощущение, что он ждет меня, не проходит. Я предлагаю сигарету, но он машет головой: не курю. Я понимаю, что просьба моя некстати. Но он позвал. Мог бы просто сказать: да, все закрыто. Но это Восток. Есть неписаный кодекс поведения с гостем. Нравится он или нет, но — есть. Я это чувствую и — как ни стыдно — пользуюсь. Как только я тушу сигарету, он тут же закрывает бумаги, в которых рылся. «Финиш?» — «Да, спасибо». Я лезу в карман за динарчиком — все-таки побеспокоил человека. Он укоризненно улыбается мне: «Нет-нет, это сейчас нехорошо». — «Ну, дорогой, шок хран!» Он кивает. Мы возвращаемся на свои места. Еще минут десять — и раздается та самая предфинальная пауза, молящиеся в мечети встают, склоняются в поклоне. Фраза, пауза. Еще фраза. Даже здесь, на улице, уже как бы расслабившейся, все снова замирают. И сверху раздается: «Омен», последний раз поднимаются руки для сухого умывания. И толпа как будто выдыхает что-то. Все. На крыльцо начинают выходить люди. Лица у них как после бани.
Торговцы, сидевшие вокруг меня, уже стоят возле своих повозок и лотков, марлевые покрывала сброшены. Булочки, лепешки, хлеба. Возле повозок толпа, торговля идет более чем бойко. Я тоже покупаю пару лепешек и достаю бутылку с минеральной водой.
Народ не торопится расходиться. Такое ощущение, что всем хочется продлить вот это внутреннее состояние единства. Подобного я не чувствовал очень давно. Почему-то вспомнился — из отроческих еще времен — «Праздник русской зимы, которым райисполком назвал общегородские гулянья на Ивановском лугу в Малоярославце, — советский вариант Масленицы, с блинами, сжиганием соломенного чучела, катанием с горы на выпряженных санях, которые мы, пацаны, затаскивали по снегу на гору, и валились в них, а потом, когда сани набирали скорость, разлетались по горе. И когда малознакомые и вообще незнакомые люди, слегка (и не слегка) поддатые, были радостно, по-родственному почти, общительны. Странные воспоминания в толпе чужих мне мусульманских мужчин в североафриканском городе. Но вокруг та же готовность улыбнуться знакомому и полузнакомому, те же интонации внезапного братства в голосе. Только все вокруг трезвые.
У мечети торгуют не только булочками, на соседних лотках продают Коран, какие-то брошюры и видеокассеты. Я рассматриваю товар через плечи стоящих вокруг и в потоке чужой речи вдруг слышу отчетливое «Талибан» и «Аль Каида». И начинаю трезветь. Нет, я благодарен этим людям за то, что дали возможность и мне пережить их братание. Но я вдруг понимаю, что ничего не знаю о том содержании, которое вкладывается ими в это чувство единства. Мой праздник закончился.
