— Теперь не сбежишь, не волнуйся. Побеседуешь немного с начальством — и капут. Приведи в порядок совесть.
Гривцов заскрипел зубами, глядя в его сытое свежее лицо:
— Моя совесть в порядке… А твоя, гад?
Детина загоготал:
— А я ее сховал в надежном месте, пока война не кончится. Чтоб сохранней была! А то истреплется… — И одобрительно подмигнул Гривцову: — А ты ничего, сука, храбрый! Снайпером был, что ли? С двухсот метров из шпалера Моргунку в лоб засветил!
Гривцов скосил глаза и увидел на дне телеги рядом с собой мертвеца с повязкой полицая. «Это тот, с автоматом?.. Хоть одного уложил…»
— Жаль, тебя не уложил… — сказал он детине.
Тот нахлестнул вожжами лошадей и, обернувшись, ласково улыбнулся ему:
— Особенно тебе будет этого жаль завтра утром, когда я тебя вешать буду…
— Посмотрим!..
— Смотреть будут другие. Ты будешь висеть.
Сквозь свежую листву над головой Гривцов видел ясное небо с редкими облачками и думал о том, что Катя, наверное, все-таки ушла и теперь ей сухо в лесу и тепло, и за пазухой у нее две лепешки и кусок сала, и карта в кармане, и обойма в пистолете, и, может быть, она выберется к партизанам, и уж во всяком случае она будет жива завтра утром, когда его уже повесят, и от этой мысли, что она будет жива, когда его уже не будет, на лице его появилось счастливое выражение.
— Чо лыбишься? — поинтересовался детина. — Что второй ушел от нас? Дак ты через час сам скажешь, где его искать.
— Не дождетесь, — сказал Гривцов.
— Дожде-омся, — пообещал детина. — И лучше сразу скажи. А то очень больно будет…
Они въехали в деревню.
— К управе давай! — закричали полицаи со второй телеги, ехавшие вслед за ними.
Управа помещалась в довольно просторном доме, где до войны, видимо, была школа или сельсовет. Над входом лениво шевелился под теплым ветерком красный флаг со свастикой в белом круге.
Толстый человек в немецком френче без погон вышел на крыльцо и обвел подъехавших ленивым взором:
— Так… Одного ухлопали, одного захапали… Так на так. Ну, тащи его ко мне — беседовать будем…
Гривцов сам, превозмогая боль, слез с телеги и шагнул на крыльцо. Пошатнулся. Детина хотел поддержать его. Ребром правой ладони Гривцов рубанул его по горлу. Огромной лапищей детина перехватил его руку и слегка свернул, а другой отвесил легкий подзатыльник, буркнув: «Зря развязал тебя». Это с виду подзатыльник был легким — в голове у Гривцова загудело и поплыли круги…
Толстяк во френче — начальник — долго разглядывал его через стол. Потянулся — ощупал гимнастерку:
