Чернов с интересом их рассматривал, потом говорил:
— Это для меня китайская грамота.
Заходил также старик-врач, с которым Чернов познакомился где-то в бане. Этот врач не выносил куренья, говорил только о себе и считал, что он самый умный и значительный человек в мире.
Бывали у Чернова иной раз какие-то писатели и поэты, читавшие ему и мне свои произведения. Чернов все это терпеливо слушал и обсуждал прочитанное.
Он был литконсультантом, и ему, видимо, было привычным делом часами разбираться во всем этом.
Из его друзей мне были известны двое: Александр Васильевич Ковалев и Василий Петрович Мазурин.
Говоря о Ковалеве, Чернов всегда хорошо о нем отзывался и высоко ценил, как незаурядного человека.
Мазурина я видел два раза. Он на меня произвел большое впечатление. Мне показалось, что я вижу перед собой не просто человека, а какого-то святого Его удивительная улыбка, что-то кроткое, радостное что было так необыкновенно, — все это как бы светилось светом нездешним. Чернов о нем был очень высокого мнения и как о человеке, и как о поэте (Мазурин был поэтом, написавшим лирические стихи и поэму-драму). Он всегда говорил, когда я беседовал с ним о Мазурине: «Вот этот человек достиг огромной высоты, чистоты и святости, а я ведь весь в грехе, весь в земной плоти, весь в страсти и похоти. Но я не желал бы с ним поменяться».
И он говорил о земле, о ее мутном, сладком и тяжелом земном упоении.
Я сын земли, рожден земным теплом,
И жажду я бессмертия в земном.
29. Машина
Однажды мы шли с Филаретом Ивановичем по улице и увидали толпу народа, собравшуюся вокруг чего-то.
Чернов пошел туда посмотреть, в чем дело, но быстро вернулся обратно и разочарованно сказал: машина.
Он был равнодушен к машинам, он, видимо, желал увидеть там какую-то человеческую трагедию. Его интересовал человек со всеми его горестями, трагедиями и радостями. Но толпа около сломанного мотоцикла росла: туда откуда-то бежали мальчишки, молодые и пожилые мужчины. Все, толкая друг друга с сосредоточенными лицами, возбужденными, горящими глазами с наслаждением смотрели, как надували шины и что-то еще делали. Мы пошли дальше.
30. Шестнадцать лет
В 1909 году мне было 16 лет. Помню, была замечательная золотая осень. Я сидел и читал стихи из «Журнала для всех». Тогда впервые я прочел там стихи Валерия Брюсова, Бальмонта, Блока, Вячеслава Иванова, Сергея Городецкого.
Все это мне так понравилось, что я тут же стал сочинять стихи. Стихи мои имели большой успех среди нашего семейства, и, месяца через два моей работы по сочинению стихов, отец повез лучшие из них показать Чернову.
