До меня донесся глухой удар рогов, сотрясавших дверь.
Возможно, он подстерегал меня с самого начала, ждал своего часа.
Я крикнул, пошел вон, кыш-ш-ш, убирайся отсюда.
Являя своим присутствием бремя ожидавшей меня кары, меня разорвут на части, затопчут, как и подобает поступать с предателями, отступниками и париями.
Наконец он убрался, здоровенный гад, истосковавшийся по убийству, готовый превратить свою жертву в котлету. В этом, безусловно, устрашающем явлении было по крайней мере то преимущество, что я столкнулся с живым существом, несколько более весомым, чем кролики, вороны и прочие зловещие птицы, кружившие над деревней. Отныне мне следовало быть вдвойне бдительным, постоянно готовым к худшему, а я-то наивно решил, что нудная классификация моих компьютеризированных призраков – последнее испытание, выпавшие мне на долю; приходилось признать, что ничего подобного, и если в конце пути меня действительно ждало триумфальное возвращение на утраченный Олимп, то я его честно отработал.
Вечером, засыпая в своей осажденной крепости, я сказал себе: если подумать, что мне пришлось пережить за этот год, то я чертовски хорошо держу удар.
Ты отлично держишь удар, приятель.
Я должен был бы сыграть отходную уже давным-давно. Так сделал бы кто угодно. Сломался бы, отступился. А я нет. Я по-прежнему был здесь, готовый к следующему испытанию, как тот болван в телеигре, где вас заставляют проделывать кучу идиотских полуспортивных штучек под вопли восхищенной публики, гляди, во дает, сукин сын, спорим, он сейчас свернет себе шею.
У меня и на этот раз не было выхода, я должен был убить быка, убить собственными руками и перерезать ему глотку, чтобы зверь умер, а его кипучая кровь оросила землю потоком искупительных брызг.
Выработка эффективной стратегии и изготовление смертельной западни, способной изловить этого мастодонта, отняли у меня целую неделю. Я на время оставил свой труд писца и занялся новым делом: уничтожением быка. Меня снедала ужасающая, чудовищная ненависть, ненависть и гнев, каких я сам за собой не подозревал, мне хотелось его убить, раздавить в лепешку за все, что я вынес, за свой страх, боль, смерть Марианны и ребенка, за ту кошмарную пропасть, что на каждом шагу разверзалась у моих ног, я до боли, до скрипа стискивал зубы, представляя себе тот момент, когда стальное острие моего копья вонзится в эту массу мышц, – убить, увидеть кровь, сделать больно этой жирной мрази – чтобы он мучился, бился в агонии и я наконец прикончил его.
