– А что дальше? – спросил я Марианну. – Будет служба, нужно молиться?
Она бросила на меня уничтожающий взгляд, да, и впрямь уничтожающий, как будто я ее достал; только я собрался ее отбрить, напомнить, что она почему-то не строит такую кислую мину, когда я каждый день добываю ей консервы из шикарного бакалейного магазина, как тут на балкончике появился священник и церемония началась.
– Невинны мужи и жены Господни, невинны дети, чистые и непорочные, слуги Господа нашего…
Толпа вторила ему, без горлопанства, скорее мирно, верней, даже печально, словно перепуганные овцы, подавленные грозными событиями, сбитые с толку внезапным поворотом судьбы и молящие мясника хоть немножко принять во внимание их непорочно чистую шкуру, не надо пачкать ее этой красной, липкой кровью, ну пожалуйста, не надо. Марианна бормотала со всеми вместе, я бесцельно разглядывал стены нефа, на них был изображен во всех подробностях крестный путь, оставалось лишь выяснить, ждет нас спасение в конце пути или нет.
– Ты сказал: «Будет много званых, но мало избранных».[4]
Меня преследовало неприятное ощущение, что здесь кто-то есть, что сверху кто-то враждебный следит за нами.
– Ты сказал: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное».[5]
По обе стороны свода, за колоннами, затаились два громадных черных суккуба, сложенные на спине крылья придавали им сходство со зловещими птеродактилями, они взирали на нас почти равнодушно. Их отливавшие желтизной глаза блестели в темноте, словно «драгоценные камни из древней сокровищницы, запятнанные и запачканные веками убийств, варварских жертвоприношений и низости», во всяком случае именно этот более или менее стертый образ мелькнул у меня в голове.
– Пошли, – шепнул я Марианне, не разжимая губ, – мотаем отсюда, сейчас же.
Проповедник воздел руку, показал ее нам в бледном свете факелов, и его голос приобрел жутко мелодраматическое выражение, такое бывает у солиста перед последним актом.
– Линяем, – повторил я, – гляди, какая страсть наверху.
С тем же успехом я мог обращаться к стенке. С одной стороны, мне не хотелось ее бросать, черт знает, что это еще за нечисть, с другой – не было больше сил терпеть этот базар, когда стервятники наверху вот-вот нас всех ухлопают.
Я разрывался надвое.
– Все, сматываюсь, – шепнул я ей на ухо, – сыт уже по горло.
Тем более что я ожидал увидеть массовую истерику, людей, катающихся по земле, молящих, взывающих, молотящих ногами, изливающих в крике свой страх и ужас, а вовсе не это сборище квелых затравленных телков. Я незаметно взглянул на потолок, обе фигуры были на месте. Ибо мы Невинны! взвыл священник. В другой его руке вдруг оказался нож. Мы Невинны, но мы вручаем тебе свою кровь. Два ассистента по бокам повторяли каждое его движение. Мы Невинны, но мы вручаем тебе свою кровь, подхватила толпа. Рука с ножом приблизилась к другой руке, лезвие оставило на коже красную полосу. Невинный вручает тебе свою кровь, рыдал священник, я вручаю тебе свою кровь, люди в церкви выхватывали кто кинжал, кто кухонный нож, кто бритву и с воодушевлением полосовали себе ладони.
