У всего этого был один профит — скорая свобода. Я ждал и ждал. Мои сородичи — мастера засад.
Меня сбросили с самолета с парашютом.
Это очень неприятно, знаешь ли. Я не доверяю человеческой технике; я не представляю, что станется с моим телом, если парашют не раскроется — а вдруг я разобьюсь вдребезги, так, что не смогу полностью восстановиться, и буду умирать много месяцев в диких мучениях? А даже если и восстановлюсь — я не хотел больше мучиться… мне хватило одного раза.
Когда мне объясняли всевозможные технические подробности парашютных прыжков, я думал, что люди мило развлекают меня интересными историями теоретических знаний ради. Но всерьез — я совершенно такого не хотел.
Дерек уговаривал меня на парашют, как иной человек уговаривает кота запрыгнуть в транспортировочную клетку. Сюсюкал и называл меня «сынком» и «храбрым мальчиком». Я долго упирался; в конце концов, заставил себя думать, что это путь к свободе. Полетели.
Знаешь, откровенно говоря, я не люблю даже автобусов. У них слишком большая скорость, это противоестественно, а люди очень небрежны. Я видел, как эти железки с живьём внутри слетали с дороги, врезались в стены и в другие машины — и внутри оказывалось кровавое желе с осколками костей. Какая мерзость, в сущности! Моим сородичам такого не надо.
Обычно я хожу пешком. Хожу быстро, могу пройти много, свою охотничью территорию обхожу по периметру за два дня, даже сейчас, когда Хэчвурт изрядно разросся. Зачем играть в рискованные стадные игры, которые могут причинить сильную боль на ровном месте, без всякой выгоды?
В самолете я страдал. Очень неприятно. При взлете, от перепадов давления, в ушах и под челюстью делается скверно, мутит — и отвратительно сознавать, что под этой консервной банкой, в которую тебя запихнули, вообще нет опоры. Я сидел и думал, что Дью не потащил бы меня в самолет, скажи я, что это совершенно мне не нравится — а Дерек, бешеная скотина, плюет на все, кроме успеха своего дурацкого плана.
Но прыжок — это гораздо хуже полета.
Когда они открыли люк, я подумал, что им не удастся вышвырнуть меня отсюда ни за что. Я не птица, чтобы летать, и не человек, чтобы рваться сломать себе шею. Ночной ветер выл и казался плотным, как вода под большим напором; внизу была мутная темнота — чужая. Я вцепился в края люка — сомневаюсь, что человек мог бы разжать мои пальцы, не переломав — и укусил первого, кто до меня дотронулся.
Вкус его крови меня приободрил. А этот идиот начал истерически орать, что я трус и подонок, срываю их операцию, предатель — и размахивать пистолетом.
