Окна квартиры номер 10, выходившей на Большую Пушкарскую, были темны. Впрочем, вечерами свет и так не часто проникал на улицу из-за темных толстых штор, на ночь скрывающих происходившее в квартире от любопытных соседских глаз. Эта квартира, одна из немногих в доме, была отдельной на протяжении всего своего существования — уплотнения и подселения счастливо обошли ее стороной, так как обитавших в ней людей ценили власти и царские, и коммунистические, и социалистические с человеческим лицом, продолжали вроде бы уважать и нынешние, странные и непонятные. Семья Машковых жила здесь с незапамятных времен. Главной фигурой в доме был в свое время Алексей Петрович Машков. Предки его были людьми значительными, но деяния их давно уже канули в Лету. Алексей Петрович в свое время являлся крупнейшим инженером-путейцем, сделавшим очень много для железных дорог России и еще больше — для СССР. Он умер десять лет назад, оставив после себя удивительное количество историй и легенд, по сию пору ходивших в среде технической и творческой интеллигенции города. В 10-й квартире проживали теперь Людмила Сергеевна — 80-летняя вдова Машкова, ее дочь Людмила Алексеевна и любимый внук Толик.
Толстые стены не пропускали в квартиру ни единого звука из соседних, поделенных на коммунальные ячейки помещений, потрескивал рассыхающийся дубовый паркет, темнели на стенах картины, которые начал собирать еще отец Алексея Петровича, а сын продолжил и стал со временем страстным и искушенным коллекционером. В гостиной предательские трещины уже обозначились под кое-где разошедшимися обоями, на кухне с потолка то и дело сыпались на пол хрупавшие под ногами кусочки штукатурки, не закрывались плотно двери, соединяющие смежные комнаты, — квартира медленно умирала вместе со всем домом, но тем не менее в ней держалась особенная атмосфера покоя, значительности и достоинства. Так человек, построивший своими руками дом, окруживший его садом, вырастивший в нем большую и дружную семью, становится куда значительнее горожан, обитающих в одинаковых, выделенных им отсеках-камерах многоквартирных зданий.
Толик сидел в глубоком кожаном кресле в своей дальней комнате, небольшой, но вместившей в себя все его любимые вещи: портреты царей, два книжных шкафа, забитых романами — французскими, русскими, немецкими, — и преобладал здесь девятнадцатый век. На нижних полках сверкали золотом корешки Брокгауза и Эфрона, дореволюционный Брем, «Наполеон» профессора Слоона и «Смерть Артура» Мэлори.
