Аналогия эта была притворной и быстро выветрилась, ибо в 1990-е годы в идеологии самого СНГ преобладало мучительное желание подменить недавнюю "общую рамку" СССР — рамкой СНГ, в которой независимой России отводилось подчинённое, вторичное положение. Именно тогда родилась малоубедительная формула, конкурирующая с понятием "ближнего зарубежья" — "СНГ и Балтия", в которой международная организация (СНГ) соединялась со свежевыдуманным и навязанным русскому языку географическим понятием (Балтия — вместо Прибалтики
[63]): России, несмотря на то, что только её существование до сих пор придаёт такому соединению какой бы то ни было смысл, в этой формуле отводилась роль географического, почти бессубъектного пространства.
Поэтому в момент раздела СССР вряд ли кто в здравом уме, видя растущую суверенизацию Татарии, Башкирии, Якутии и Чечни, мог считать остаточную, полумёртвую Россию и её власть ядром имперского реваншизма, а "ближнее зарубежье" — объектом её экспансии. В те годы Россия сама становилась объектом дальнейшего раздела или расходным материалом для внутрироссийской коммунистической оппозиции, для которой будущий распад России казался менее важной проблемой, чем вчерашнее исчезновение СССР. Коллекционер понятий русского языка того времени заметил: "За словосочетанием ближнее зарубежье первоначально стояло представление, согласно которому "границы Российского государства после распада СССР пока нельзя считать окончательными". Сама форма высказывания требует неоднозначного истолкования: "страны не вполне или не по-настоящему независимые", "условно зарубежные страны", "свои, но лежащие за границей территории"".[64] Так общие для постсоветских республик фантомные боли над умершим СССР начали приписывать только России. Как писал в те дни автор этих строк, именно в идеологии оппозиции "Россия размазывается по карте бывшего СССР, используется как материал для восстановления советской власти".[65] В начале 1990-х годов, когда линии расчленения России сдвинулись к её границам, а Таджикистан, Закавказье и Приднестровье погрузились в войну и главной угрозой для постсоветского пространства стал "югославский сценарий", "ближнее зарубежье" — по той же югославской аналогии — стало всё чаще фигурировать в качестве объекта внешнего вмешательства: миротворчества, урегулирования, международных гарантий, военных баз, обсуждения проблем статуса и границ. Ни у кого не было уверенности в том, что Россия не станет объектом такого урегулирования в ближайшее время.
