Корабль проскребся пятнадцать миль в глубь Босфора, после чего Ланге попросил лечь на дно до темноты, не разряжая батареи досуха. Иначе будем пары разводить, дрейфуя или стоя на якоре. Тронулись в ночь, когда правоверные отмолили свои намазы. Золотой Рог появился на правом траверзе лишь под утро.
В предрассветном тумане капитан выбрался на мостик. Судя по отсутствию суеты, их прибытие прошло незамеченным. Вражеская акватория с неприятно узким входом, полная судов и маленьких весельно-парусных лодок, мутнела поблизости. На юг удалялся среднего размера броненосец с корветским парусным вооружением.
— Я был в Константинополе, Александр Маврикиевич, — старпом опустил бинокль. — Турки зовут его Стамбулом. Азиатчина. Святой Софийский собор обнесли минаретами, налепили полумесяцев, ныне это мечеть во славу Аллаха. Дай бог нам исправить несправедливость.
— Хотите лично минареты порубать, Конрад Карлович?
— До этого охотники найдутся. Мне бы по-скромному — утопить корабли, что минареты охраняют.
Берг тоже опустил бинокль.
— Внутрь рискнете, коль приказ будет?
— Непременно. Закавыка — как обратно выбраться, когда турок начнет нас нежно любить.
— Будете решать задачи, старпом, по мере их поступления. Командуйте погружение. Уходим домой.
— Есть. Скажите, капитан, — спросил Ланге уже на нижней палубе. — Как вам сие — построить лодку, взрастить экипаж и уйти навсегда?
Берг помедлил с ответом.
— Привык. «Щуку» оставлял — сердце рвалось. С «Барракудой» проще. А ныне не до возвышенных чувств. Видел корвет в тумане? Таких зверюх у них восемнадцать. Чтоб у турка остались лишь рыбацкие фелюги, надо много таких «Катранов».
— Война. После нее долго мир будет, да, Александр Маврикиевич?
Кавторанг усмехнулся. До чего же они разные. Живой и общительный Карл чем-то напомнил Малыша Джона. Семья Ланге долго жила среди русских. Размеренности и педантичности, как у Бергов, у них почти не осталось.
— При встрече спросишь у генерал-адмирала. А звезды на погоны собирай не медля. Следующая, говоришь… Нам бы эту кампанию пережить.
Опять до темноты крались на глубине, выгребая против течения. Штурман превратился в собственную тень от усталости. Синявин заорал, как резаный, в лодочной тишине: во сне к нему приползла крыса. Берг скривился: в замороженном и пустом корпусе из Питера не могли завести. Значит — уже местный грызун.
Среди Черного моря при погружении на перископную ввиду очередного парохода один из гардемаринов воскликнул шепотом:
