Ален сколько себя помнил, под Атталией он все время хотел жрать. Хорошо хоть, вода была — поблизости протекала речка; зато мучил холод, и вдвоем с голодом они делали из людей либо воров, либо уж совершенных фанатиков. Алену повезло — он превратился во второе. После долгих лишений, болезни и голодных дней, а может, просто вследствие наступившего возраста созревания с ним случилась одна непоправимая вещь: у него пропал голос. Некогда такой звонкий и красивый, теперь, после ломки, он стал глуше и прерывистее, хотя по-прежнему оставался высоким; но петь так же чисто, как в детстве, Ален более не мог. Теперь он, пожалуй, не обставил бы в труворском поединке никакого фландрца Готье. Впрочем, пока его это не огорчало. Под Атталией он не пел, пожалуй, ни единожды, и роты в руки не брал; он, кажется, даже забыл, что где-то неподалеку есть королева Альенора. Тем более что на десятый день безнадежного стояния с ним случилось сразу два события — настолько важных и неожиданных, что сам король голод отступил от него на это время.
Мессир Анри, которому он прислуживал рано поутру, помогая одеваться, смотрел на слугу пристально и хмуро, словно что-то обдумывая. Когда он думал — а это случалось нечасто, сеньор более привык действовать, чем размышлять — широченные черные брови его сдвигались в сплошную линию, словно бы он был чем-то недоволен; и Ален, ловя его пристальный взгляд, невольно ежился.
— Вот что, — изрек Анри громко и неожиданно, так что Ален чуть дернулся и не попал концом сеньорова пояса в пряжку. — Если ты не забыл, у меня есть тебе один должок.
Ален тревожно закусил губу, стараясь вспомнить, что же он сделал не так. Мысли его болезненно метнулись меж двумя картинками: как орет под плетьми бедняга Ашард — и как Анри сует своему трувору в ладонь золотое кольцо, бесценный подарок, в солнечный день в солнечном Меце, в милой христианской земле… Кольцо Ален и сечас носил на шнурке под одеждой (пальцы его слишком исхудали, чтобы надевать и без того великоватое украшение на руку), и несмотря на голод и повсеместную тенденцию обменивать все мало-мальски ценное на еду он и помыслить не мог о том, чтобы это кольцо продать. Рука его невольно нащупала драгоценный приз под сюрко, и он недоуменно воззрился на господина. За что-то сейчас будут драть? Или…
— Да, должок, — уверенно продолжил Анри, раздирая гребнем сто лет немытые светлые волосы. — Ты ж мне жизнь спас… как-то раз. Я подумал о награде для тебя.
