— Твой-то главный тебя… не сильно накажет?
— Отец Гальярд? — искренне удивился молодой монах. — За что?
— Ну, ты же ходишь ко мне… разговариваешь. А тут еще и еду принес. Тебе это не припомнят, когда он сядет трапезничать?
— Да что ты, — еще сильнее изумился тот. — Брат Гальярд — это же… ну… старший брат мой, он все обо мне знает. Он… знаешь, какой он человек милостивый. Он святой! Он меня из такой беды спас…
— Все знает, говоришь? — Грасида мгновенно подобралась, жалея, что не может выплюнуть обратно уже проглоченное мясо, подношение этого предателя. — Может, это он тебя ко мне и подсылает? Чтобы ты… выведывал всякое? А потом меня за это казнили? Прикинулся, что ты из Сабартеса! Думал, я дурочка…
— Глупости говоришь! — оскорбленно воскликнул Антуан. Тогда еще ему не было приказано обязательно во время любого разговора держать за дверью стражника — Гальярд лично запирал камеру снаружи и через некоторое время сам за ним возвращался, и можно было восклицать что угодно без опаски быть услышанным. — Я сам захотел! И… я правда из Сабартеса, вот тебе крест! Хочешь, поклянусь, если так не веришь.
— Клясться Господь запретил, — презрительно сощурилась Грасида. — Тоже мне христианин. Простых вещей не знаешь.
— Ну что же ты, — искренне огорчился Антуан. — Ты же не помнишь толком Писание, а ругаешься! В Писании запрещено лжесвидетельствовать — это да, это декалог; в книге Левит запрещено клясться во лжи, у пророков где-то сказано, что коли Израиль блудодействует, то есть грешит, пусть тогда не клянется именем Господним… А у Иакова сказано «не клянитесь ни небом, ни землею» в том смысле, что не нужно ничего обещать, чего вдруг да не сможешь исполнить, иначе будет вам и всем христианам от этого осуждение. Все равно что если бы я пообещал принести тебе целого кабана жареного — и не нашел бы его, и оскорбил бы Господа тем, что обещаю Его именем, а сам не выполняю. А присягнуть, что что-то правда, если оно правда — хорошо и достойно, все равно что свидетельствовать! Ну вот если я поклянусь тебе, что меня зовут Антуан, что хабит у меня — белый, и что я сижу тут с тобой в камере — разве в том будет грех?
Грасида озадаченно помолчала. Наставница — вот та нашла бы верный ответ… Потому-то девушка и избрала, по ее совету, тактику молчания — дона Эрмессен неоднократно сообщала духовной дочери, что та глупа и неспособна защититься в малейшем споре. Она знала одну тактику — неосознанный женский прием: перевести разговор на другое.
